Возле ворот лежит мертвый немецкий пехотинец. Ему было от силы семнадцать лет. Обе руки засунуты в разорванный живот, словно он пытался удержать внутренности. Ребра обнажены. Они похожи на полированную слоновую кость. В большой воронке, оставленной миной, приятно булькает вода, смывающая кровь и куски человеческих тел.
— Странно, что войны всегда разгораются осенью и замедляются весной, — философствует Порта. — Интересно, почему?
Когда лето идет к концу, война набирает силу. Перестрелки пехотинцев прекращаются. На стороне противника из ночи в ночь ревут моторы.
Внезапно перед рассветом начинаются боевые действия. Первые сутки всегда самые тяжелые. Множество потерь. Через несколько дней становится легче. Не потому, что война слабеет. Наоборот. Дело в том, что мы привыкаем жить рядом со смертью.
В течение последних трех недель прибывали свежие войска. Мимо нашего белого особняка днем и ночью топали сапоги. Шли роты, батальоны, полки, дивизии. Сперва мы наблюдали за ними с любопытством. От них пахло Францией. Мы все мечтали вернуться во Францию. Там мы были богатыми. Порта и Малыш проворачивали большие дела. В компании с флотским унтер-офицером они продали торпедный катер с полным вооружением. Малыш рассчитывал получить после войны английский орден. Двое темных личностей, купивших катер, обещали это ему.
Мы едем по деревне, не встречая сопротивления. От горячих выхлопных газов нас клонит в сон. Порта с большим трудом ведет танк прямо между колоннами войск, идущих по обеим сторонам дороги. Стоит зазеваться на минуту, и он может раздавить целую роту.
Наша пехота лежит позади башни танка в полубессознательном состоянии от угарного газа. Опасно лежать на моторе между двумя большими выхлопными трубами, но пехотинцы все-таки лежат. Там уютно и тепло.
Малыш лежит на боеприпасах и бранится во сне. Храп его едва не заглушает шум мотора. По его лицу ползут четыре упитанные вши. Редкой разновидности, с крестиками на спине. Говорят, они особенно опасны.
За каждую вошь, которую мы приносим санитару, нам платят дойчмарку. Санитар кладет их в пробирку и отправляет в Германию. Что там делают с ними, нам неизвестно. Порта полагает, что они попадают в концлагерь для вшей, где ученые пытаются вывести особую арийскую вошь, достаточно разумную, чтобы поднимать переднюю ножку в нацистском салюте, если Гитлер случайно пройдет мимо. Когда Порта пропагандировал эту теорию, Хайде возмущенно ушел. Старик будит Малыша и сообщает о богатстве, которое по нему ползает. Малышу удается поймать трех, но четвертая вошь, самая крупная, падает на шею Порте. Естественно, Порта туг же объявляет ее личной собственностью. Они прикалывают вшей к резине основания перископа; оттуда их будет легко снять, когда ребята побегут к санитару.
Из кустов возле первого T-IV взлетает громадный огненный шар. Пехотинцы спрыгивают с брони и ложатся наземь, с испуганными глазами и колотящимися сердцами ожидая смерти. Местность обстреливает автоматическая пушка. 20-миллиметровые снаряды отскакивают от танковой брони. Перед нами вздымается громадная стена пламени. Огненный вал катится не в ту сторону. Он взлетает вверх из леса в тысяче сверкающих оттенков, снижается и падает в нашем направлении.
— «Сталинский орган», — испуганно бормочет Хайде и инстинктивно прячется за пулеметом радиста.
Мины падают с протяжным, ужасающим грохотом. Дома оказываются буквально стерты с лица земли.
— Танки, вперед, — рычит хриплый голос в динамике. Но прежде, чем механики-водители успевают включить скорость, обрушивается второй залп.
Порта прибавляет газу. Мы несемся вперед по грязи и воде. Майбаховский двигатель ревет вовсю. Из-под гусениц высоко взлетают тучами ошметки мокрой земли.
В Спас-Демянске улицы объяты пламенем. Когда мы проезжаем мимо большого дома, крыша обрушивается внутрь, искры и горящие обломки дерева дождем сыплются на танковую колонну. Один обломок падает в люк нашего танка и поджигает снаряжение. Сахарный завод горит ослепительно-белым пламенем. Едва мы проезжаем его, взрывается емкость и расплавленный сахар разлетается далеко во все стороны. Посреди этой кипящей массы взрывается один Т-III.
Танковая колонна останавливается, гремят пушки. Повсюду взлетают вспышки разрывов. Артиллерия, гранатометы, пулеметы и танки оказываются в аду смерти и разрушения.
Звенят лопаты и кирки. Широкие гусеницы оглушительно скрежещут. Танки медленно движутся вперед по рухнувшим стенам и искореженным балкам. Их окутывает густой, удушливый дым.
Передние подразделения дают нам указания по радио. Ни одна армия в мире не обучена так хорошо поддерживать контакт, как немецкая. Мы даже поддерживаем связь с находящейся далеко позади тяжелой артиллерией. Наши 75-миллиметровые пушки не способны уничтожить громадные русские КВ-2, поэтому мы не даем им покоя, ведем по ним огонь, перебиваем гусеницы, потом вызываем тяжелую артиллерию и корректируем ее огонь по радио, пока этим махинам не приходит конец.
Первый батальон вошел в соприкосновение с траншеями и противотанковыми орудиями противника. Толпы окровавленных солдат бегут мимо нас по дороге. Наша пехота уже понесла тяжелые потери.
Мы медленно движемся вперед. Порта держит направление по вспышкам из выхлопной трубы переднего танка. Один из T-III сотрясает сильнейший взрыв. Он вспыхивает синеватым пламенем, потом разваливается и исчезает в угольно-черном дыму. К позициям противника несутся трассирующие пули.
С боковой дороги появляется БТ-6. Стреляет из пушки через бруствер и снова с оглушительным грохотом поражает T-III, тот валится набок. БТ-6 разворачивается и устремляется к нам.
Я едва успеваю поймать его в перископ и стреляю, не целясь. Снаряд попадает в башню, подняв тучу искр. Танки с грохотом сталкиваются, и мы валимся.
Старик распахивает люк и вылезает одновременно с командиром БТ-6. Наш командир оказывается быстрее и стреляет первым. Малыш выпрыгивает из бокового люка, в руках у него противопехотная мина. Он влезает на танк и бросает мину в открытый люк. Через несколько секунд из смотровых щелей вырывается пламя, и танк превращается в металлолом. Легионер оттаскивает нас от него буксирным тросом. Обер-лейтенант Мозер, командир роты, яростно честит нас.
37-миллиметровое противотанковое орудие открывает по нам огонь. Оно находится в доме, стреляет из окна.
— Башню на сто двадцать градусов вправо! Противотанковое орудие в ста двадцати пяти метрах! Фугасным снарядом, пли!
Это дело простое. Мне даже не нужно толком целиться. Башня жужжит. Длинный ствол пушки поворачивается. Орудие противника стреляет снова. С таким же успехом можно стрелять из пугача. Выстрел и взрыв раздаются почти одновременно. От дома и противотанкового орудия ничего не остается.
— Порядок? — спрашивает Порта, медленно ведя нашу машину. Танк, накренясь вперед, ухает в глубокую снарядную воронку. Нос застревает в мягкой земле.
Порта быстро включает заднюю скорость, но гусеницы буксуют. Пытается раскачать танк и выехать, но мы завязли. У Малыша на лице длинная царапина от угла ящика с боеприпасами. Держа в руках снаряд, он повалился вперед на Хайде, зажатого между приемником и пулеметом радиста. Хайде кричит, что у него оторвана рука. Потом оказывается, что он сломал палец. Досадно, что это не рана. Сломанного пальца недостаточно, чтобы несколько дней не участвовать в боевых действиях.
