Обед прошел напряженно, и вскоре Мэй отправили спать.
Сквозь тонкие стены до нее долетали обрывки разговора взрослых:
— Значит, ты больше не наложница богатого маньчжура! И чего ты хочешь от нас?
Мать что-то тихо ответила, и тетка тут же взвилась:
— Нет! Мы не станем бесплатно кормить тебя и твоих лягушат! Ты можешь работать. Устроиться в мастерскую, где делают шелк, или пойти в служанки. А нет, так в публичный дом. Теперь для тебя там самое место. Глядишь, и девчонок пристроишь, когда подрастут.
Цзин попытался заступиться за свояченицу:
— Нехорошо так разговаривать с сестрой!
Однако Ши нельзя было назвать покорной женой, она любила высказывать свое мнение по самым разным вопросам и часто перечила мужу.
— Вот как? Быть может, ты захочешь жениться на ней, а меня выставишь на улицу? Наш отец говорил: «Когда мужчина берет женщину в свой дом, для нее нет обратной дороги». Разве есть оправдание тому, что она натворила! После такого я бы предпочла умереть, а она, как ни в чем ни бывало, явилась к нам и просит о помощи! Думает, мы посадим и ее, и девчонок себе на шею!
Ши торжествовала. Ей было радостно видеть, что жизнь согнула ее сестру так же, как сгибала других людей.
Когда полная отчаяния Ин-эр вернулась в комнату, Мэй затаилась в постели и сделала вид, что спит. Она слышала тихое размеренное шуршание — мать разматывала шелковые ленты, которыми были обернуты ее ноги. Под этот звук Мэй и заснула, а разбудил ее пронзительный визг, доносившийся со двора…
Матери рядом не было. Возле ложа аккуратно стояли две крохотные туфельки, в которые Мэй смогла бы просунуть разве что ладони.
Когда Мэй сбежала вниз, Ин-эр уже сняли с дерева, на котором она повесилась, сделав петлю из тех самых шелковых лент. Ее волосы разметались по траве, белые руки были раскинуты в стороны, а глаза смотрели в никуда. Отныне Ин-эр пребывала в мире, где жизнь и смерть равны друг другу в своей бесконечности и совершенстве.
Тао проснулась и звала мать. Тетка пыталась что-то соврать, а Мэй словно окаменела. Она пришла в себя, когда Ши принялась рыться в вещах матери, как стервятник копался бы в куче падали.
— Не трогайте, это не ваше! — воскликнула девочка и набросилась на тетку с кулаками.
Та отшвырнула ее.
— Прочь, лягушка!
Цзин старался образумить жену:
— Что ты делаешь? Разве у тебя мало своих нарядов? Прежде надо подумать о похоронах!
Ши обернула к нему искаженное злобой лицо.
— Такой одежды ты мне никогда не дарил! О похоронах? Это обойдется нам в круглую сумму! А что делать с девчонками? Ты не подумал о том, что Ин-эр сделала это нарочно, чтобы оставить на нас своих детей!
Цзин пожал плечами.
— Мы не можем их выгнать.
С того дня все заботы о Тао легли на плечи Мэй. Вдобавок ее заставили помогать кухарке, которую звали Лин-Лин. Тетка велела племяннице снять нарядное платье и дала другое, старое. Мэй не знала, что сделала Ши с материнскими вещами, пока не увидела на тетке обтягивающее тело платье зеленого атласа, обшитую ярко-красной, бахромой накидку и вышитый золотом черный пояс. Различные мелочи и украшения матери тоже перекочевали в сундуки и шкатулки Ши.
В том, что случилось, тетка винила только Ин-эр:
— Поговорка гласит: «Кем родился, тем и будь». Моя же сестрица всю жизнь хотела запрыгнуть повыше, вот и допрыгалась.
Ши упоминала имя Ин-эр не иначе как с осуждением, а «цветущая слива» Мэй превратилась в «лягушку». Цзин укоризненно вздыхал, но не вмешивался, Двоюродные брат и сестры очень скоро стали относиться к девочкам так же как их родители: презрительно, грубо или равнодушно.
Через неделю после смерти Ин-эр Ши вошла в комнату сестренок с шелковыми лентами в руках.
— Теперь мне придется делать то, что поленилась сделать ваша мать! — проворчала она, приближаясь к младшей племяннице.
Поняв, что собирается сделать тетка, Мэй раскинула руки, как раскидывает крылья птица в попытке защитить птенца, и закричала:
— Нет, не трогайте ее!
Тао заревела от страха и спряталась за спину старшей сестры.
Не подпуская тетку, Мэй царапалась и кусалась, словно дикий зверек. В конце концов, плюнув с досады, Ши бросила ленты на пол и заявила:
— Была одна лягушка, станет две! Посмотрим, что вы скажете, когда вырастете!
Шло время, и Тао все реже вспоминала Ин-эр. Она прикипела к Мэй всем своим маленьким сердцем, а та защищала и оберегала сестренку, не жалея себя, хотя ей приходилось нелегко.
С тех пор как мать оставила ее одну, Мэй жила в бессознательном ожидании чего-то неумолимого и недоброго. В ту весну ее сны были однообразны, тоскливы и расплывчаты, как мазки туши, сделанные кистью неумелого художника. А душу не покидали печаль и тревога.
Глава 3
Из соображений безопасности или по другим причинам Юйтан Янчу предпочитал обитать в загородных владениях, расположенных в нескольких часах езды от Кантона, а не в самом городе, где тоже имел несколько великолепных домов.
Великолепная каменная лестница, начинавшаяся у подножия большого холма, на котором стоял обнесенный высоченной стеной дворец, была такой длинной, что казалось, будто она ведет в небеса.
Судя по всему тот, кто здесь жил, игнорировал поговорку «Небо одинаково удалено от всех».
Ступенька за ступенькой поднимаясь наверх, Кун чувствовал, как шаг за шагом раздвигаются горизонты привычного мира, и прежняя жизнь остается позади.
За минувшие дни он навидался много чудес, теперь же перед его глазами должно было предстать последнее и самое главное.
Ворота были выкрашены в красный цвет, цвет благополучия и счастья, вдоль фасадной стены здания шла широкая веранда. Дорожки сада были вымощены гладкими каменными плитами. В саду росли красивые цветы, аккуратно подстриженные кусты и раскидистые деревья.
Когда Кун, господин Чжун и господин Шон подошли к крыльцу, перед ними во всем великолепии и блеске предстал хозяин дворца. Повелитель. Отец.
Он был одет в дорогую одежду благородных темных тонов, по его спине спускалась длинная, тугая, похожая на толстую черную змею коса.
Спутники Куна немедленно повалились ему в ноги, а князь медленно произнес:
— Приехали? Это он?
Его голос холодил душу, его взгляд лишал воли, а голос отдавался в груди, как раскаты грома. Внезапно Кун понял, что погиб. Он ощутил стеснение в легких, темноту в глазах, тяжесть на сердце и, в конце концов — головокружительное низвержение в пустоту. Он вмиг позабыл обо всем, чему его учили: не поклонился князю, не поцеловал ему руку, а просто стоял, маленький, испуганный, жалкий, покорно ожидая своей участи. Юйтан Янчу подошел ближе.
