— Нельзя, — буркнул Сидней, не открывая глаз. Вытащил из кармана помятую фляжку, открутил крышку. — Арманьяк можно.
— Дайте глотнуть, — попросил Ленни.
— Нет, — отказал Сидней. Пересел вперед, закрутил крышку. — Вместо этого покажу вам маршрут, которым мы будем следовать.
Судно застонало, взбираясь на очередную чудовищную волну. Мимо сидений скользнуло оранжевое ведро.
— Вполне справедливо, — пожал плечами Ленни.
Сидней покопался в своем рюкзаке, вытащил карту Испании, расстелил на коленях, ткнул дрожащим пальцем в верхний левый угол.
— Высаживаемся здесь, в Сантандере. — Провел пальцем по трассе А-8 до Бильбао. — Едем сюда, ночуем. Утром отправляемся в Сарагосу, потом через пустыню и горы до Монтальбана.
Ник вглядывался со своего места, изучая намеченный маршрут.
— Можно кое-что предложить? — спросил он.
Сидней улыбнулся, как старый группенфюрер:
— Нет, нельзя, и тут я перехожу ко второму пункту. Я больше вас обоих верю в социалистическую демократию, где выслушивается каждый голос, но, чтобы эта модель работала, причастные к ней люди должны быть, скажем так, честными и добросовестными. Не желая никого подавить и обидеть, я в то же время хорошо знаю, что для нашего дела требуется один лидер и два ведомых — вождь и два индейца, если угодно. Во-первых, из нас я один говорю по-испански. Во-вторых, я один знаю, куда и зачем мы едем. Наконец, но не в последнюю очередь, я старший, поэтому несу ответственность. Не будет никаких споров и разногласий — считайте себя подданными милостивого диктатора. Не нравится — можете идти.
Ленни вертел в руках пачку сигарет. Никто ему не вправе указывать, считая, что это сойдет ему с рук.
— Я думал, мы равноправные партнеры, — пробормотал он.
— Будем, — заверил Сидней. — Когда все будет сказано и сделано, разделим прибыль на три части.
У Ника были свои сомнения.
— А если не окажется прибыли?
— Правда, вдруг вообще золота не найдем? — кивнул Ленни. — Тогда что?
Сидней вытащил из пиджачного кармана два белых конверта.
— Каждому, — сказал он. — Надеюсь, оба читать умеете?
Мимо прошмыгнули трое хихикавших ребятишек, раскачиваясь под явно невозможными углами в такт корабельной качке. Ник открыл конверт, вытащил сложенную бумагу.
— Считайте это дорожной страховкой, — предложил Сидней.
Ленни заглянул в бумагу Ника, потом прочел свою.
— Одинаковые, — сказал Сидней. — Я делаю вас единственными наследниками своего имущества.
— Подписи нет, — заметил Ленни.
Ник снова развернул свой листок.
— И тут тоже.
— Разумеется, — улыбнулся Сидней, печально качнув головой. — Я бедный беззащитный старый джентльмен, проникший на судно без паспорта в компании с двумя головорезами. Конечно, я не подписал бумаги, черт побери, но обещаю с радостью подписать, когда придет время. Вот вам моя рука.
Ленни со вздохом пожал костлявую стариковскую руку.
— Рукопожатие никакого значения не имеет.
Сидней взглянул ему прямо в глаза:
— В моем мире имеет, мистер Ноулс.
Ник признал лидерство Сиднея с некоторой радостью. Властные полномочия старика подрывали надежды Ленни на продолжительный круиз с выпивкой и придавали поездке определенную цель. До сих пор путешествие казалось неким пунктом программы помощи престарелым, которых он вывозил в колясках на прогулки, выполняя общественные работы в конце заключения. Скрытность Сиднея во время сборов и приготовлений внушала подозрение, что они с Ленни будут мальчиками на побегушках у слабоумного — парой Санчо Панс при немощном Дон Кихоте. Старик постоянно твердил, будто знает, где спрятаны тысячи золотых монет, но ничего больше не говорил, и Ник заподозрил, что эта история — просто обман, предлог для охоты на диких гусей. Но то, что Сидней безоговорочно принял на себя командование, придало правдоподобие его заявлениям и предоставило Нику предмет для приятных догадок и рассуждений.
Ленни был не так доволен. В последний раз он выполнял приказание, исходившее не от тюремщика и не от копа, в июне 1976 года, через месяц после того, как ему исполнилось пятнадцать. Дядя нашел ему работу в качестве подносчика раствора на стройке в Тетфорде, где Ленни продержался три дня. Не то чтобы он был бунтарем по природе или враждебно относился к власти, а просто от рождения не способен выслушивать распоряжения от любого, у кого ума меньше, чем у него, и, как это ни хвастливо звучит, редко сталкивался с тем, кто умнее. Он посмотрел на карту. Вот на что следует указать. Старик Стармен выбрал самый очевидный путь от места высадки до того, где, по его утверждению, закопано сокровище, но жизнь далеко не всегда так проста и легка. «Глория» не приспособлена для гладких скоростных шоссе, кишащих полицией. Идеальная для нее дорога — проселки, околицы, лесные колеи, а Ленни не видит необходимости в спешке. Должным образом организованное путешествие превратилось бы в неторопливые зигзаги по сельским районам Испании, перемежаемые остановками в хороших гостиницах и богато оснащенных барах. Одно можно точно сказать: если раздобытого в поездке золота хватит только на одну коронку на коренном зубе, вполне разумно растрясти кошелек старика, пока Ленни не сможет честно встать и сказать, что исполнил свой долг. Он свернул свой экземпляр завещания и удалился в бар, чтобы спокойно подумать.
Сидней потерпел поражение в борьбе с тошнотой через пару часов. Дурно пахнувшая атмосфера качавшегося судна, запахи застарелой рвоты, дизельного масла, пережаренных блюд сломили сопротивление с опустошительной силой, швырнув его на четвереньки рядом с забитым унитазом. Ник стоял неподалеку, одной рукой зажав нос, а другой протягивая бумажные полотенца, пока старик смертельно хрипел, каркал, тужился, извергая потоки рвоты в затопленной туалетной кабинке.
К полуночи выпотрошенный, измученный Сидней погрузился в потное забытье, оставив Ника сидеть в полутемном салоне, слушать его прерывистый храп. На борту было лишь несколько других пассажиров: стайка гиперактивных детей, на которых бурное плавание абсолютно не отражалось, горстка мрачных овощеводов, улегшихся на запятнанном полу на надувных матрасах и в спальных мешках. Качка, кажется, ослабела, будто судно проплыло сквозь шторм, выйдя из него с другой стороны, и на темной палубе воцарилась атмосфера тихого, но содержательного утомления.
Неспособный заснуть, несмотря на слабость и усталость, Ник покинул Сиднея и выполз на палубу. Дождь еще шел, было темно, хоть глаз выколи, но, когда глаза привыкли к ночи, стали видны слабые фосфоресцирующие вспышки, летящие мимо промокшего корпуса. Вот, подумал он, настоящее сердце тьмы. В такую ночь можно перелезть через поручень и навсегда исчезнуть, вынырнув в шоке и брызгах в кильватере, видя, как в темноте исчезают навигационные огни и светящаяся желтая рубка парома. Глядя вниз на шипевшее море, он гадал, долго ли придется ждать смерти в этом ледяном черном ужасе. Минуту? Час? Сколько б ни было, все же гораздо скорей, чем не прыгнув. Он медленно пошел по палубе, скрипя кроссовками по мокрой стали, мимо одиночных курильщиков с призрачно светившимися в темноте лицами, потом снова вошел внутрь. Внутри все было как в его старой жизни: тепло, светло, защищено от стихий. А снаружи как в новой: темно, холодно, непредсказуемо. Предпочтительно находиться внутри, решил он, гадая, не свидетельствует ли боль в ногах о подхваченном гриппе. Зашел в туалет умыться и наткнулся на Ленни, сушившего руки.
