может, и годная для нынешнего мира, но… всё одно сомнительная.
— Имя, фамилию… новую жизнь, — Михаил Иванович поглядел снисходительно. — Да вы, чай, приключенческих книг перечитали-с, юноша. Не всё так просто. Оно-то, конечно, можно любые бумаги выправить, хоть на имя британского подданного, но толку-то, когда харя наша, российская? Причём характерная такая харя. Сразу вопросы пойдут. Кривотолки. Копания. Ко всему Еремей у нас личность довольно известная. И знакомцев у него хватает. А ну как встретит кого? Вероятность невелика, но есть… тем паче там, близ границы, туда вечно всякий неспокойный люд тянет.
В этом была толика здравого смысла.
Немалая такая.
— Даже если и не встретят, то к имени чужому привыкать тяжко. И ему, и вам. Выправку военную не спрячешь. А она порой людей крепко злит. И если вот к отставному зауряд-прапорщику, который ко всему Георгия жалованного нацепит, мало кто сунется, то вот бесчинного точно без внимания не оставят. Уж извини, Еремеюшка, физия у тебя такая, что людей на дурные подвиги будоражит.
И снова правду говорит.
— Конечно, найти кого подходящего, чтоб и с документами, и с биографиею схожею можно, но на то время надобно. И возможности поболе моих. И поиски этакие всяко привлекут внимание немалое, что с той стороны, что с моей. А потому будет от них больше беды, чем пользы, — закончил Михаил Иванович. — С другой вон стороны ты у нас покойник, причём ожидаемый. И об этом заключение есть от лейб-целителя. Об ожидательности. И что болел, то многие видели. И о Зорьке ведают… и о том, что твари очень любят охотников. В смысле сожрать.
Ну тут я и сам сообразил. Знать бы ещё, чем эта нечеловеческая любовь вызвана.
Но киваю.
И стискиваю зубы, потому как отвар подкатывает к горлу, но к счастью комом падает в сам желудок.
— Евдокиюшка опять же смерть засвидетельствует, раз уж штатный целитель приболеть изволил.
— Сильно?
Уточняю больше для поддержания беседы.
— Да не особо, дня три-четыре, а там зелье дурное и закончится… он в жизни не признает, что этакое важное дело просрал.
А зелье нужное, надо полагать, у него не случайно появилось.
— Вы разве не должны спасать заблудшие души, — уточнил я, потому как это выражение смирения, на физии Михаила Ивановича застывшее, бесило несказанно.
— Так-то оно так, но спасать того, кому это не надо — пустой труд, — отмахнулся он. — Главное, что он уже доложил своему покровителю, что вы при смерти и речь идёт о часах…
— А кто…
— Князь Воротынцев. Знакомы?
— Впервые слышу, — искренне ответил я.
И по взгляду вижу, что ответ правильный. Ну да, где я, сирота и бастард, и где князь Воротынцев.
— А чего ему от меня надо?
— Мне вот и самому хотелось бы знать… причём настолько, что он и столицу оставил, и даже восстановил некоторые… старые связи.
Это он про Сургата?
— Более того. В канцелярии Синода уж третий день лежит прошение некоего Филимонова Ивана, сына Егорова, об опеке над безродным сиротой Савелием… — продолжил Михаил Иванович.
— А это…
— А это — верный слуга рода Воротынцевых.
Ну да, не самому же князю прошение подавать, свой интерес столь явно обозначая. Хотя один момент всё ж не понятен.
— Третий?
— Потерялось. Порой в канцелярии, даже Синода, такой беспорядок… особенно, когда в городе иные нехорошие дела творятся. То люди погибают, то полыньи беззаконно открываются, то вот сумеречник в приюте находится. До прошений ли?
И по выражению лица Еремея вижу, что для него это вот всё — тоже новость и не из числа приятных.
— Зачем им я?
Вот ну на самом деле, зачем. Тот же Мозырь — понятно. Артефакты смотреть, годность определяя, или вон полыньи отыскивать. Или даже ходить на ту сторону, разведкой ли, добытчиком. Польза большая. Но для целого князя, у которого завязки в столицах и, значит, интересы там же, эта возня — мелковато.
— А вот тут не скажу, — Михаил Иванович головой покачал. — Воротынцевы… род старый, невеликий сам по себе, но в большой силе. И там, наверхах, к ним прислушиваются.
И пожелай князь получить мальчишку, не откажут.
— Концессии, — заговорил Еремей. — Что, Мишка, неужто слухи мимо тебя прошли? Уже в открытую обсуждают даже не то, будут ли, а когда будут и на каких условиях. Вона, в газетах в открытую пишут уже… эти, как их, открытые общества. Купеческие объединения и всякое-разное… да ладно газеты, в любом кабаке рядятся, где, чего да кто. А Воротынцевы давно разработками занимаются…
— Именно, что занимаются. И проходчиков у них хватает. Взрослых. Опытных. Точно знающих, чего искать и добывать, а не таких, которые воровато в щель залазят и тащат всё, до чего руки дотянутся, не особо разбираясь, сколь в этом цены и пользы, — отозвался Михаил Иванович.
Это он про нашу добычу?
Или в целом о ситуации?
— Под Воротынцевыми уже семь родов Охотничьих. Так-то они формально независимы, но то лишь на бумаге. Давно уж одним домом большим живут. И да, некоторым сие внушает опасения.
Не без оснований, полагаю.
С другой стороны ясно, что при наличии грамотных специалистов дёргаться и строить козни, чтобы заполучить полудохлого мальчишку как-то… как-то противоречит здравому смыслу и логике.
И что это значит?
Это значит, что конкретный мальчишка более ценен, чем все эти специалисты? Чем?
Я кладу руку на грудь, пытаясь нащупать тварь.
И та откликается сразу.
Знает?
Что Михаил Иванович в курсе, тут ясно. А этот их… Воротынцев?
Лёгкий кивок, будто подтверждение моим догадкам, озвучивать которые, впрочем, никто не спешит. И тихое:
— У вас будет шанс добраться до Городни. Пока одно, пока другое… самого Воротынцева в столицу вызвали, и не поехать он не может. А сын его — весьма увлекающийся юноша, но отнюдь не делами рода. Так что, полагаю, сам проверять не полезет, не по чину и не по характеру. Доклад отцу направит и займётся своими… играми. Есть вероятность, что докладу поверят…
Но небольшая.
И Михаил Иванович подтвердил мою догадку, продолживши:
— Князь хорошо знает способности своего сына. И да, будет искать… и тебя, Еремей, в том числе. Но если к тому времени Громовы заявят на него права, — кивок в мою сторону. — Воротынцев вынужден будет отступить. У рода преимущественные права на отроков
