сестер спать, отвела его в гостиную, плотно закрыла дверь и поставила фильм «Уик-энд у Берни» — в итоге они так и не увидели ничего, кроме первой сцены. Это стало их кодовой фразой: «Посмотрим “Уик-энд у Берни”»?
Шаркая ногами, он плетется на кухню, наливает щедрую порцию мальбека в единственную чистую емкость — пластиковую чашку-поильник с динозавриком, от которой почему-то до сих пор не избавились, и только тут до его сознания постепенно доходит глухой, отдаленный стук — будто где-то колотят-по дереву. Кевин идет в заднюю часть дома, и стук делается громче. Это Нуала молотит кулаками в дверь снаружи. Кевин открывает и начинает с порога:
— Ну сколько раз повторять…
— Папочка! — отчаянно вскрикивает Нуала и бросается к нему в объятия. Вся застывшая, как сосулька, нос красный, как у пьяницы, и из него течет. Она что-то говорит сквозь слезы, но в этом хлюпающем бормотании ничего не разобрать.
— Тихо, тихо, солнышко, возьми себя в руки, — говорит Кевин, похлопывает ее по спине и уводит в дом. — Успокойся.
Да сколько же можно ему сегодня плачущих женщин утешать?
Но ведь это не кто-нибудь, это его красавица Нуала, самая уверенная в себе и жизнерадостная из всего их семейного экипажа, и вот она жмется к нему, совсем как раньше — раньше все они так делали. И он обнимает ее. В его руках она кажется бесплотной, почти невесомой. Вечно он забывает, какие они еще юные и невинные, его дети, какие маленькие и простодушные, какие еще по-ребячьи беззащитные, а потом сам думает — каким же надо быть ослом, чтобы про это забыть? От волос Нуалы исходит резкий химический запах кокоса, и Кевину даже делается не по себе: он хоть не ядовитый, этот ее шампунь? Он целует дочь в макушку — раз, другой.
— Боже мой, я сто лет за дверью простояла, — выдавливает Нуала сквозь судорожные всхлипы. Кевин ведет ее на кухню, достает какао и сахар и ставит молоко на плиту.
— Бедняжка, — говорит он. — Как же ты умудрилась дверь изнутри запереть?
— Это Эйдин!
Кевин хлопает ладонью по столешнице. Больно, между прочим.
— Она кинулась на меня с кочергой, — продолжает Нуала. — Хотела меня обжечь, правда.
— Черт возьми! Да что ж вы… — Он сжимает ее плечо. — А Киран где?
— У соседей.
Кевин вздыхает.
— А Эйдин где сейчас?
— Не знаю и знать не хочу.
Желание отомстить за пострадавшую дочь — ее же чуть было не обожгли, а потом выставили из дому на арктический мороз! — и немедленно схватить за шиворот обидчицу, сорвать зло за весь этот дурдом на своей умной, сложной, вечно несчастной девчонке охватывает Кевина с такой силой, что пол буквально уходит из-под ног. Он взлетает вверх по лестнице, перемахивая жилистыми ногами бегуна через две, а то и через три ступеньки враз, и бросается к двери Эйдин, куда вход строго воспрещен для всех Гогарти, пока не постучишь дурацким кодовым стуком и вежливо не попросишь разрешения.
Но сегодня он вламывается без всяких церемоний. Комната — точное отражение дочкиного возраста, или душевного состояния, или того и другого вместе. Повсюду, за исключением того угла, где в идеальном порядке хранятся реликвии святого Чёткого, царит бардак. Пол завален хламом: дезодорант, весь облепленный ворсинками от ковра, разномастные джинсы и носки, вывернутые наизнанку, пакет из торгового центра, откуда торчит целый ворох бюстгальтеров: недавний поход по магазинам с матерью закончился полным фиаско, как нередко случается в последнее время. Рядом с кроватью Эйдин стоит чашка холодного чая, затянутого молочной пленкой, и тарелка с остатками утренних тостов — Эйдин, все более склонная к отшельничеству, с недавних пор взяла моду есть в своей комнате.
Кевин заглядывает во все остальные комнаты в доме, все сильнее закипая, наконец в спешке запинается о кровать Джерарда — большой палец ноги со скоростью пули врезается в металлический каркас, и Кевин во весь голос разражается смачным: «Япона мать!» Затем он спускается в подвал. Иногда Эйдин прячется здесь — устраивается с книжкой на покрытом плесенью кресле-мешке в тесной кладовке, куда он уже сто раз просил ее не соваться. Но ее нет и здесь.
Запыхавшийся Кевин возвращается на кухню и включает телефон. Набирает номер Грейс, затем Джерарда — Эйдин иногда откровенничает со старшим братом, — но телефон не отвечает. Хоть Кевина и тревожит полное отсутствие у Джерарда каких-либо амбиций — опасная черта в этом безжалостном мире, тем более когда вокруг полно пабов, откуда можно не вылезать, — но тому уже восемнадцать, и, слава богу, следить за ним Кевин уже не обязан.
Ему так и не удается ни до кого дозвониться.
Кевин вручает уже совсем успокоившейся Нуале кружку какао. Расхаживая по комнате, он залпом допивает вино и мысленно подводит итоги своего дерьмового дня: мать пришлось вытаскивать из полицейского участка, неуправляемая дочь шляется неизвестно где (ну, хоть остальные трое живы-здоровы, мрачно думает он, — не все еще прогадил), от жены, как обычно, ни совета, ни поддержки — ее дело толкать речи, обхаживать иностранных клиентов в закрытом частном клубе или поедать самсу где-нибудь в палатке посреди пустыни.
Кевин открывает последнюю банку кошачьего корма, и тут звонит телефон.
— У вас там что-то случилось?
Мама.
— О чем ты?
— Эйдин пришла, но из нее ни слова не вытянешь. — Эйдин у тебя?
— Я ей всегда рада. Может, и ты все-таки зайдешь — на телевизор взглянуть? Нам не вредно бы сейчас немного отвлечься. Как там называется этот фильм — ну, про ту американскую проститутку, с зубами которая, где она по магазинам ходит? Как он называется, Эйдин?
— Можно ей переночевать у тебя сегодня?
— Она не захочет, Кевин.
— Скажи, что у нее нет выбора. Она здесь такую бучу устроила, что теперь надо разрядить атмосферу. — Точно, «Красотка»! Умница.
Кевин откладывает телефон в сторону, направляется прямиком к письменному столу и отыскивает заявление о приеме в Миллбери.
6
Дома, как только Кевин ее отвез, Милли достала бутылочку хереса, обычно приберегаемого для особых случаев (правда, этот случай особым назвать трудно — скорее уж кошмарным или отвратительным). Зашла на кухню за бокалом, там заметила, что на автоответчике горит красная лампочка, и с содроганием прослушала единственное сообщение, от которого у нее сжалось сердце.
— У тебя, случайно, не сохранилась та запасная дорожная подушка — помнишь, ты как-то говорила? Можно мне взять ее с собой в Америку? Если нет, то и ладно, не беспокойся, но, если она у тебя где-нибудь под рукой, было
