уже не имеет значения. Мотивации, объяснения и оправдания остались в прошлом. Теперь каждый, кто мешает — будет ликвидирован.
Я смотрю на врагов и союзников, но уже не вижу людей. Это всего лишь клетки: болезнетворные тельца, инородные агенты. Когда простые лейкоциты с ними не справляются, на сцене появляюсь я. Один рак поедает другой. Как у кита. Или у кота… Не помню.
Знает ли среднестатистический Тарас, в каких процессах участвует его бренное тело? Какие силы вдруг превратили его из милого селюка в «справжнього ария»? Кто обрёк его на смерть, и кто приведёт этот приговор в исполнение? Осознаёт ли истинный масштаб эволюции, протекающей на всех уровнях бытия и выходящей далеко за рамки до пошлости банального социал-дарвинизма? Понимает ли глубинную связь судьбы своих клеток с иммунными механизмами целой человеческой популяции? Ощущает ли важность и одновременно ничтожность своей роли во всеобщем процессе потребления органических веществ?
Думаю, в последний момент для него всё-таки что-то проясняется. Он видит мои зелёные глаза. Мои острые зубы. Свой ставший бесполезным автомат и бронежилет. Теперь новоявленному уберменшу ясно — он не венец творения. Не сверхчеловек. Он не стоит на вершине пищевой цепочки. Он всего лишь пища. Моя.
* * *
На этот раз на восстановление требуется больше времени. Разбросанная по руинам биомасса конденсируются в мелкие капельки, собирается в комочки, медленно стекается и сползается, восстанавливая единое тело. Разнообразие специализированных деталей при общности основы — вот залог успеха всех жизнеспособных систем. А все способные к жизни хотят только одного — жить.
Продолжая регенерировать, я экономлю силы. Лениво поворачивая голову, чтобы осмотреться. И среди груды обломков и разбросанных частей тел, вижу её. Вернее то, что от неё осталось. Разорванный кусок человека, который цепляется за своё существование. Практически вся нижняя часть отсутствует. На месте лишь короткая культя от правой ноги. Из вскрытой полости по земле волочатся размотанные кишки. Под оголившимися рёбрами болтаются остатки почек. Как это ещё может жить? И тем не менее оно смогло проползти около метра по луже собственной крови. Руки из последних сил царапают пальцами асфальт. Удручающее зрелище. Но и вдохновляющее одновременно.
Я медленно подхожу, рассматривая умирающее тело. Кожаная куртка. Тёмные волосы. Девушка лет двадцати пяти. Не больше. Вероятно, пряталась тут с кем-то из своей семьи. Возможно, её родственники сейчас среди тех, кого раздавил рухнувший дом. Даже не знаю, кому повезло больше…
По возможности осторожно я переворачиваю тело. Почему-то мне интересно увидеть её лицо. Левая часть содрана, глаз вытек наружу, всё в крови… Но симпатичная. Единственное веко дёргается не в силах открыться. Посиневшие губы неподвижны. Конечно, она уже ничего не соображает. Это уже не жизнь, а просто слишком затянувшаяся агония.
Ризома чёрными волосками крутится под кожей. Нельзя, чтобы органические вещества пропадали без дела. Живи или стань пищей — простой закон.
«Ну, уж нет! Не слишком ли одноклеточная логика для человека?». Плотоядное новообразование протестует, но во мне ещё довольно и жалости, и амбиций. Это я управляю им — а не наоборот. К израненной девушке опускается десяток разветвившихся нитей. Но на этот раз не для того, чтобы мгновенно переварить. Гемостатический коагулянт заваривает большую часть разорванных сосудов. Ризома продолжает проникать между клеток, формирует свои каналы, присоединяется к кровеносной системе, образует тонкие мембраны и подпорки, начинает вкачивать в умирающий организм компоненты моей плазмы и лимфы. Я поднимаю человеческий ошмёток с земли.
Шестимоторный «серафим» буднично висит над головой. Этому никакие прилёты ни по чём. Всё ради хайповых кадров. Повыше барражирует разведывательный «орлан». До этого я его не видел. Чем-то заинтересовались. Высматривают. Значит, что-то намечается. Не исключено, что наши «жёвто-блакитные» оппоненты серьёзно обосрались после моего показательного выступления и принялись спешно покидать город. Очень вероятно, ведь они тоже смотрят трансляции Холдинга. Если так, то сейчас артиллеристы должны подогнать поближе что-то вроде «тосочек» и начнут лупить по отступающим частям противника.
Я почти угадываю… Небо рассекает пара «сушек». Бахают «фабами» по западной стороне. Перерабатывают там всех на звёздную пыль. Уходят за следующей порцией. Точно. Разворошил я это гнездо. Крысы побежали… Но это ещё надолго. Не захотят бросать западную технику, начнут выволакивать, застрянут в пригороде, по ним будет методично работать арта и «воинство небесное». Господа офицеры свои натянутые нервы щекотать не захотят, так что солдатики появятся тут в самую последнюю очередь. Ну, и правильно. Но надолго. Надолго…
«А пока весь город мой… Наш, — я усмехаюсь, глядя на полудохлую кучу человеческого мяса на своих руках. — Сходим куда-нибудь? Покажешь достопримечательности?»
Девушка молчит. Даже не смотрит на меня своим единственным уцелевшим глазом. Сразу видно — барышня с характером. Окровавленное тело норовит выскользнуть, того и гляди снова съедет на землю. «Ну вот. Только познакомились, а ты уже садишься мне на шею…» Перехватываю её покрепче, закидываю на плечи.
«Ну ничего… Мы ещё… Встанем!»
* * *
Мы лежим в номере полуразрушенной гостиницы. Здание в стиле позднего советского конструктивизма. Геометрия тетриса. Во многих помещениях нет стёкол. В некоторых — целых стен. Эта часть сохранилась только потому, что выходила окнами во внутренний двор. В коридорах перевёрнутая разбитая мебель. На полу сорванный ковролин, осколки, строительная пыль и куски осыпавшейся штукатурки.
Вечереет. Электричества здесь, разумеется, нет. Вокруг уплотняется темнота. Но свет мне и не нужен. Я даже не открываю свои человеческие глаза. Просто устроился на подушке, заложив руки за голову, и прислушиваюсь к ощущениям.
Ризома колдует над лежащим у меня под боком растерзанным телом. Сейчас нас связывает десяток «пуповинок», объединяющих полости, сосуды и органы. Девушка спит и ничего не чувствует — хитроумная опухоль, преодолев гематоэнцефалический барьер, проникла в мозг и выплеснула порцию ингибиторов обратного захвата серотонина и норадреналина, вызвав приятную седацию, а потом для надёжности рассекла спинной мозг, блокировав все сигналы.
Человеческое тело устроено просто. В основном просто. Я узнал это, пока убивал. Теперь пришла пора заняться обратным процессом. Чёрные нити протягиваются через всё тело моей подопечной. Вряд ли кто-то погружался в её внутренний мир настолько глубоко… Органы и мягкие ткани — самое простое, что мне обычно приходится восстанавливать. Кости формируются дольше. Особенно, когда пытаешься сделать их с нуля.
Скульптор отсекает всё лишнее. Но он работает с мёртвой материей. Мне же дано умение добавлять то, чего недостаёт, и менять то, что есть. Я манипулирую с живой плотью. С тем, что может дышать, есть, и страдать. Прямо как и я сам… А ведь
