– Все равно странно.
– Я просто говорю, что это возможно. Здесь становится тесно. Передай мне, пожалуйста, оптоволоконную насадку.
Пока Марино шел ко мне, он несколько раз натолкнулся на коробки.
– Можешь снять очки, пока находишься там, – предложила я, потому что через них не видно ничего, кроме высокочастотного излучения, которое в настоящий момент находилось вне его поле зрения.
– Ни за что на свете. Я слышал, что достаточно одного взгляда – и тебе обеспечены катаракта, рак и полный набор прочих удовольствий.
– Не говоря уже о том, что можно превратиться в камень.
– Что?
– Марино! Осторожней!
Он столкнулся со мной, и я до сих пор не поняла, как это произошло, но все коробки вдруг полетели на землю, и, падая, он чуть не сбил меня с ног.
– Марино? – Я была напугана. – Марино!
Выключила прибор и сняла очки, чтобы лучше видеть.
– Проклятый ублюдочный сукин сын! – заорал Марино, словно его укусила змея.
Он лежал навзничь на полу, распихивая и расталкивая картонные коробки. В воздух взметнулась пластиковая корзина. Я присела рядом с ним и строго приказала:
– Лежи спокойно! Не дергайся, пока мы не убедимся, что с тобой все в порядке.
– О Господи! Вот дерьмо! Я весь измазался этой дрянью! – вопил он в панике.
– У тебя где-нибудь болит?
– Господи Исусе, меня сейчас вырвет. О Боже! О Господи!
Марино вскочил и, отбрасывая коробки, бросился к выходу. Я услышала, как его рвет. Он застонал, и его снова вырвало.
– Сейчас ты почувствуешь себя лучше.
Марино рванул свою белую рубашку так, что полетели пуговицы. Давясь и задыхаясь, он стягивал рукава, торопливо разделся до майки, свернул в комок то, что осталось от формы, и швырнул за двери.
– А что, если у него СПИД? – Голос Марино звучал как набат в ночи.
– Ты не заразишься СПИДом от этого парня.
– К черту! – Он опять чуть не подавился рвотой.
– Я сама могу закончить работу.
– Дай мне только пару минут.
– Почему бы тебе не найти душ и не помыться?
– Ты никому об этом не скажешь, – предупредил Марино, и я поняла, что он имеет в виду Андерсон. – Интересно, что они будут делать с этим месивом?
– Перевозка еще не подъехала? – спросила я.
Он поднял рацию к губам.
– Черт! – Он сплюнул и опять судорожно сглотнул.
Яростно вытер рацию о штанину, закашлялся, старательно собрал слюну и снова сплюнул.
– Я – Девятый, – произнес он, держа рацию за полметра от лица.
– Слушаю, Девятый.
Диспетчером оказалась женщина. Я уловила теплоту в ее голосе и удивилась. Диспетчеры полиции и операторы службы спасения почти всегда оставались невозмутимыми и не выказывали своих эмоций независимо от срочности или сложности дела.
– Десять пять для Рене Андерсон, – продолжал Марино. – Не знаю ее позывного. Передайте, что нам хотелось бы увидеть здесь труповозку.
– Девятый, вы знаете название службы перевозки?
Марино отключился от эфира и обратился ко мне:
– Эй, док, как название службы?
– "Кэпитал транспорт".
Он передал название, добавив:
– Диспетчер, если она на десять два, десять десять или десять семь или если нам нужно десять двадцать два, дайте мне знать.
В рации раздалась канонада включаемых и выключаемых микрофонов: это патрульные полицейские выражали свое удовольствие и подбадривали Марино.
– Десять четыре, Девятый, – сказала диспетчер.
– Чем ты заслужил такую овацию? Я знаю, что "десять семь" – это "в данное время недоступен", но что значит остальное?
– Я попросил, чтобы она дала мне знать, если с Андерсон будет отсутствовать связь или если мы должны будем послать ее к черту.
– Неудивительно, что она так тебя любит.
– Она кусок дерьма.
– Кстати, не знаешь, что случилось с оптоволоконной насадкой? – спросила я.
– Она была у меня в руке.
Я нашла ее там, где Марино упал и сшиб коробки.
– А что, если у него СПИД? – опять начал ныть он.
– Если ты намерен о чем-то волноваться, подумай лучше о грамотрицательных бактериях. Или грамположительных: клостриды, стрептококки. Это в том случае, если у тебя имеются открытые раны, в чем я сомневаюсь.
Я присоединила один конец насадки к щупу, другой – к питающему устройству и затянула винты. Он меня не слышал.
– Чтобы кто-то подумал, что Марино треклятый гомик? Да я лучше застрелюсь, честное слово.
– Ты не заразишься СПИДом, Марино, – повторила я и снова подключила прибор. "Люма-лайту" нужно было разогреваться по крайней мере четыре минуты, прежде чем прибор сможет работать в полную мощность.
– Вчера я откусывал заусеницу, и у меня пошла кровь! Это открытая рана!
– Разве ты не в перчатках?
– Если заражусь какой-нибудь дрянной болезнью, я убью эту маленькую ленивую стукачку.
Наверное, он имел в виду Андерсон.
– Брей тоже свое получит. Я найду способ!
– Марино, успокойся.
– Что бы ты сказала, если бы сама вляпалась в это дерьмо?
– Не припомню, сколько раз это со мной случалось. Что, по-твоему, я делаю каждый день?
– Наверняка не валяешься в смертельно опасной жиже.
– Смертельно опасной?
– Мы ничего не знаем об этом парне. Что, если у них в Бельгии есть смертельные болезни, которые у нас не лечатся?
– Марино, успокойся, – повторила я.
– Нет!
– Марино...
– У меня есть причина для огорчений!
– Тогда уходи. – Мое терпение иссякло. – Ты мешаешь мне сосредоточиться. Ты мешаешь во всем. Поди прими душ и выпей пару стаканчиков бурбона.
"Люма-лайт" был готов, и я надела защитные очки. Марино молчал.
– Я остаюсь здесь, – наконец сказал он.
Я сжимала оптоволоконную насадку как паяльник. Яркий пульсирующий луч синего света был шириной с карандашный грифель. Я стала сканировать очень маленькие области.
– Что-нибудь есть? – спросил Марино.
– Пока ничего.
Он подошел поближе, липко чавкая бахилами, пока я медленно, дюйм за дюймом, обследовала места, куда не могло добраться освещение софита. Наклонила тело вперед, чтобы проверить поверхность за спиной, потом провела лучом между ногами. Проверила ладони трупа. "Люма-лайт" мог обнаружить такие выделяемые человеком жидкости, как моча, сперма, пот, слюна и, конечно, кровь. Но его свет опять ничего не обнаружил. Шея и спина уже болели.
