метод использования микроволнового излучения для лечения аритмии, приводящей к нарушению частоты, ритмичности и последовательности сокращений отделов сердца, был предложен учёными Сиднейского технологического института.
«Вокруг света»
Сурганов был почти в возрасте Христа, когда его брак начал трещать по швам. Семейной жизни вышло уже семь лет – тоже сакральное число. Где-то он прочитал, что семь лет – самое опасное время для брака. Если, конечно, супруги не развелись раньше. В общем, семь лет – трудное время, люди скучают, их тянет в разные стороны, особенно если нет детей.
Но у Сурганова с женой дети были – вернее, один сын.
Сын с детства был странным. Его подозревали в замедленном развитии.
Сперва Сурганов шутил, что сын не говорит, потому что овсянка ещё не подгорела. Потом он шутить перестал.
Но и так было понятно, что в семье стоит душный и тревожный воздух, похожий на дым в колбе.
Есть такой химический опыт: в колбу бросают спичку, и дым мгновенно исчезает. Остаётся только пустота. Ну и горелая спичка.
Сурганов понимал, что мало что может предложить жене – кроме сравнительно большой зарплаты, разумеется.
Но и работа у него была неприятная. С одной стороны, офисная, нудная, с другой – нервная. Такое свойство у юридической службы, потому что при работе с корпоративными клиентами не поймёшь, кто сядет – они, партнёры, юристы или все вместе.
Оттого, когда жена сняла дачу рядом с городом, Сурганов никак не мог решить: это последняя попытка спасти брак или прощание? В любом случае он сразу согласился.
Павлика никто не спрашивал, но и на даче овсянка оставалась неподгоревшей.
Павлик напоминал отцу молчаливый марсоход, с любопытством, но без восторга изучающий всё: и жуков, и траву, и птицу.
Вдвоём они ходили в лес, и Сурганов обливался потом от страха, когда думал, что мальчик может шагнуть за дерево, шагнуть ещё и потеряться навсегда. Ведь он не ответит на его крик. Но нет, какое навсегда, тут один дачный посёлок на другом, найдётся, конечно, найдётся.
Жена всё равно часто уезжала в город, а в этот раз вернулась вместе с гостями.
Они приехали вместе на нескольких машинах: подруга с мужем, какой-то искусствовед и красавец-лётчик, который привёз обратно Наташу.
Вышло действительно весело, по крайней мере, женщины заливисто хохотали. Даже у Сурганова на душе потеплело, хотя ему никогда не нравились шашлыки, да и шумные компании он не любил. Он прислушивался к чужим разговорам, сам в них не участвуя.
– Не знаю, кем это надо быть, чтобы кормиться с садового участка, – веско говорил муж подруги. – Садовый участок всегда убыточен.
Искусствовед прочитал популярную лекцию у мангала: сразу было видно, что он делает это в тысячный раз. Ну а лётчик рассказывал героические истории. Он когда-то воевал в Сирии, потом его перевели куда-то ещё, а теперь он снова улетал на войну.
Орденов у него было много. Павлик задумчиво смотрел на них, но никакой попытки потрогать не предпринимал. «Кто ездит на дачу в форме с орденами?» – спрашивал кого-то невидимого Сурганов. Поскольку это был воображаемый разговор, невидимый собеседник легко поддакивал. Да-да. Никто.
Потом Сурганов воображал, что, пока они с Павликом идут по лесу, лётчик входит вместе с Наташей в их квартиру, и она незаметно оглядывается, нет ли кого ещё на лестничной клетке. От этих воображаемых сцен к горлу подкатывала дурнота, а щёки покрывались красными пятнами. Искусствовед всмотрелся в него и сочувственно забормотал что-то про аллергию. У него и лекарство оказалось наготове.
Сурганов почему-то безропотно проглотил эту таблетку неизвестного имени.
Гости начали разъезжаться. Первым исчез искусствовед, потом муж подруги утащил её, уже стремительно напившуюся, в машину. Но лётчик всё не ехал, а потом вдруг Наташа упросила его подвезти её к магазину на станции.
Оставшись с сыном наедине, Сурганов, по заведённому обычаю, принялся читать Павлику сказки.
Павлик слушал, но возился при этом с какой-то посудой на кухоньке. Сурганова восхищала эта самозанятость. Но и посуда была странной – видимо, не нынешних хозяев, а давних их предков. Так и не поймёшь, от чего этот тусклый цилиндр – от древней мясорубки или это часть перечницы. А это сломанный штопор или садовый инструмент?
Он отвлёкся и снова стал думать о лётчике.
Хорошо бы сейчас забраться на крышу сарая вместе с Павликом и смотреть вокруг. Подсматривать за соседями-нуворишами не выйдет, так высоки у них заборы, что ничего не увидишь.
А вот на других, что доживали в посёлке с советских времён, можно поглядеть. На соседнем участке растапливали настоящий самовар. Может быть, и не старинный, он всё равно светился гладким боком и пускал зайчики, пока его несли за ручки. На другой даче подросток терзал гитару.
Понемногу сумерки наваливались на посёлок, будто опускалось сверху старое одеяло, пыльное и колючее.
В этот момент вернулась жена.
Она с некоторым раздражением спросила, почему Павлик не в постели и отчего не закрыты плёнкой недоеденные салаты.
Сурганов прижал уши, а Павлик совершенно не расстроился и безо всяких возражений пошёл спать.
Утром жена разбудила Сурганова довольно неприятным образом. Оказалось, что не работает микроволновка. Действительно, изнутри пахло чем-то кислым, но Сурганов ничего не понимал в электроприборах. Жена говорила, что либо он, либо Павлик засунули в микроволновку что-то металлическое, а, как известно, этому прибору – смерть от стальной посуды.
Сурганов отнекивался, но, честно говоря, не мог исключить какого-нибудь эксперимента Павлика. Всё равно он был виноват тем, что не уследил.
Наконец жена утомилась. Она сказала, что поедет в город за новой микроволновкой, потому что без микроволновки на даче – не жизнь.
Стукнула калитка, разговоры прекратились, слышно было только, как мучает гитару соседский парень.
– А знаешь, Павлик, – вдруг сказал Сурганов, – а давай пойдём к озеру через лес. Тут озеро есть, я на карте видел. Мы с тобой, может, и нехороши, но жизнь всё равно к нам несправедлива.
Павлик кивнул, как показалось Сурганову, радостно.
Они собрались, вернее, Сурганов покидал в рюкзачок какие-то странно выбранные припасы: воду, сок, огромное яблоко и пачку печенья. Потом он проследил, чтобы Павлик надел крепкие ботинки, и они вышли за калитку.
Сурганов шёл так, чтобы Павлик не сильно отставал от него, и внутри закипала жалость к самому себе.
Надо было кому-то поплакаться, а плакаться было некому. Мать давно умерла, друзьям его брак казался счастливым, а Павлик и так всё понимал.
В этот момент Сурганов ощутил, что весь мир как-то зыбок и зависит от того, как о нём расскажешь. Когда он хвастался перед друзьями, он ощущал себя совершено счастливым и верил каждому
