class="p1">— То есть это не ради неё?
— Не нужно вот, а? Ради неё, конечно. Но я думаю, она бы хотела, чтобы мы выполнили то, зачем полетели в Митридат.
Смотря на него, я думал о том, зачем он пытается мне продать эту чушь. Дутые губы, точеный острый взгляд, напускное нахальство. Единственное, что она бы хотела — это быть живой.
— Нет. — сказал я равнодушно. — Лилия хотела бы сделать сама.
Повисла пауза.
— Слушай, а тебе правда не страшно? Что ты можешь быть следующим, если кто-то из них продолжит?
— Или ты.
— Или ты. — отчеканил обратно Коля. Затем быстро ушёл.
Раньше мне нравилось здесь больше. Взглядом я проводил бег аквамариновых огоньков на полу. Просто скользить в пространстве в ожидании развязки, которой так и не произошло. Со времени разговора в гостиной я несколько раз возвращался к ней, сам не знаю зачем.
Тело Лилии все так же парило внутри отсека. Что же будет с ней дальше.
Рассматривая ее в окошко двери, я думал о том, как безобразно материя берет свое. Что именно ушло вместе с жизнью? Оставив позади шелуху. Нечто, что было ничего. Большим, чем ничто, будто пропало в пустоте, что скрепляло всё воедино, удерживая всю эту …. В состоянии способном передать, сохранить и выразить красоту.
В суждениях, в движении мысли, в поступках. Выразить идеальное в вечно изменчивом материальном субстрате. Стоило этому ничто уйти, уйти этой незримой силе, как все тут же вывернулось. Стало резким, сладковато-кислым, не знающим меры и границ.
Безобразно симфонией метаморфоза, где энтропия выступала в качестве дирижёра.
Наверно только лишь потому, что мой образ был продолжением подобной силы, и я смотрел на мир ее глазами, и оттого метаморфоз, заставляющий Лилины пальцы чернеть, а белые кости выступать из-под тонкой, прозрачной кожи, казался мне отвратительным.
Быть может, только от того, что мир, творящийся подобной силой, теперь наступал на ее границы. На то пространство, кем была Лилия. На то место, что принадлежало всецело ей, было её вотчиной. Которую теперь грабил, разоряя монолит мира в бесконечных процессах разложения.
Там не было больше идеи Лилии, определяющей пространство её тела, её жизни. Один снедаемый прах. Акт захвата. Это было ужасным? Акт, которому невозможно сопротивляться? Который единственный и попирает свободу. Который реализует сам собою образ один лишь ведомый только ему: образ вечного изменения, образе вечного метаморфоза.
Не оставляя, никакого пространства для сотворения. Вот, наверное, где находится корень ужаса бытия.
Это подсказал мне ее синий комбинезон и почерневшие пальцы.
Значит, если тело было в порядке, психика тоже, чувства работали нормально, то Аккрециозия пришла как-то иначе и являла собой нечто другое.
Так вновь мне подумалось о Людях-заводи. Почему у них не было культов? Они глухи к идеям? В них нет субъекта образ, которого проступает сквозь метаморфоз мира наружу? Или наоборот, они уже всегда по ту сторону — в омуте. Так пространство плоти для них безразлично. Или быть может они часть идеи изменчивого мира и повинуясь его току, подобно тому, как материя берет верх над ее безжизненным телом. Они своим существованием суть такой же метаморфоз, суть такая же энтропия. И смысла в субъектности, в идеи Лилии, для них попросту нет.
Мертвые-люди. Люди потока, получатся. Ведь в них нет, той генеральной линии способной продуцировать красоту. Способной в движении материи выразить форму. Высветить содержание.
В ней она была. Эта граница. В цвете её глаз, в движения, в легком смехе, в легком дыхании, которым можно было описать всю ее жизнь.
Теперь ее нет. В этом отсутствии, при наличии холодной плоти, на поверхности события Лилиной смерти проступала телеологическая граница моего присутствия в бытии, в жизни.
И если это существует, это, по-видимому, для чего-нибудь нужно. И я стоял здесь в свете окошка в массивной двери как неудачная фигура. Заклинание, что не подходит ни к одним воротам. Вещь, через перед преградой, которая не может достичь до своего места и раствориться.
Одна телеологическая граница, как-то что удерживало форму в смирении и подчинении, в единстве. Под эгидой Аккрециозии единственно и могла выразить красоту — перенести образ в хаотичный мир явлений. Удержав его в границе смерти.
Граница эта проступала вопросом: зачем?
Выступала для меня со стороны моего пребывания в мире слабым огоньком надежды. Перед которой стояли три необходимости, с которыми нужно было что-то сделать, как-то обойтись: фундаментальным искажением мира, брошенностью в нем и перед ним, невозможностью отыскать выход.
Вокруг, будто бы в помощь или издевку были полки забитые блестящими корешками книг, жужжание фотосферы и стоны корабля.
Ответ был у меня под носом, судя по всему. Здесь. В капле мира, в капле человеческого мира, что мы несли через ничто космоса.
Но как тут его найти? В какой-то мере Коля был прав. А его маниакальное стремление разобраться в вопросе, было мне даже на руку. Это был, явно знак. В этом событии был троп, раскрывающий все последующее действие. А значит, нужно повиноваться ему как течению, как попутному ветру.
Спичку тряхнуло. Я поймал себя на мысли, что слышу, как хлопают крылья, ласково шумит прибой. Но стоило мне об этом подумать, как оно исчезло.
В следующие дни Коля часто приходил в библиотеку. Но работа ему не давалась. Он ходил кругами и все больше надоедал мне этой идеей.
— Может нужно её осмотреть? — он в очередной раз оторвался от экрана и уставился на меня. — На предмет ран?
— Мы сотрем улики. Мы же слышал Пылаева.
— Но, всё-таки, мы должны…
Я покачал головой, не отрываясь от монитора. Коля весь горел. Нервный огонёк иссушал его изнутри. Таким возбужденный и дерганным я его еще никогда не видел. Будто в подтверждение этого наблюдения он вдруг бросил:
— Ты просто ссышь.
— Да. Боюсь найти там что-нибудь неоспоримое. Что тогда мы будем делать? Задержим того, кто это сделал? Убъем? Или будем весь полет смотреть на него и улыбаться? Ты-то сможешь?
Коля вдруг изменился. Губы поджал и вяло улыбнулся.
— Прости. Пойми, я уже спать не могу. Всё думаю и думаю об этом.
«Думаю о том, что карьера вот-вот встанет.» — подумал я и улыбнулся ему в ответ.
— Мир?
— Мир. Но может быть ты что-то ещё видел? Подумай. Ты дольше не спишь.
— Ничего необычного. Когда проснулся — увидел, что ее капсула пуста. Пошел искать. — неожиданно для меня самого на этих словах к горлу подступил ком. — Нашел.
— Должна быть хоть какая-то зацепка, или что-то вроде того. Давай все же аккуратно всех расспросим.
