кости прятались за мясом. Но после смерти родителей мое тело стало растворяться и за счет роста казаться тощим и нескладным. И никакие бабушкины булочки не наращивали на него жирок.
Но я особо не переживала по этому поводу. Сколько девушек мечтают похудеть, и у них не выходит, а если и выходит, то сидят на строгих диетах, чтобы вновь не набрать вес, а мне и мечтать не надо. Все при мне. Поделиться опытом? Но думаю вам такого не надо.
Я набросила на себя прозрачный белый пеньюар, и вышла из ванной. Оставалось пять минут. Я быстро проследовала до кофемашины, открыла сайт с инструкцией к этой модели и принялась готовить кофе. Оказалось, все очень просто. Все ингредиенты засыпались по специальным отсекам и нажатием одной кнопки готовилось сразу кофе со сливками. И не требовалось их взбивать отдельно.
Кофе успело приготовиться, но Роман Викторович не спешил показаться. А что ему грозит за опоздание?
А, впрочем, хорошо, что он задерживается. Есть возможность полюбоваться городом.
Я включила музыку, взяла свою чашку с кофе и прошла к окну. Глянула вниз. Чуть закружило голову, и я отступила. Как здесь все-таки высоко! Люди внизу такие мелкие. Как муравьишки – куда-то спешат, торопятся.
Я сделала глоток кофе. Какой божественный вкус и аромат! Эдак я совсем избалуюсь. Как потом пить ту пыль, что у меня дома?
Играла музыка Чайковского из «Лебединого озера» и, закрыв глаза я представила маму, танцующую в этом балете. Конечно, Одетту. Она движется легко и бесшумно. Делает пируэт, второй… Я повторяю ее движения, медленно и аккуратно, чтобы не разлить кофе. Тяну носок, спину держу прямо, подбородок поднимаю вверх, делаю поворот и открываю глаза.
И вздрагиваю. На пороге стоит Роман Викторович. В офисной одежде с переброшенным за спину пиджаком, который он придерживает двумя пальцами за воротник. Его бровь изогнута, и он пристально смотрит на меня. Невозможно понять, что он думает и чувствует.
Я быстро ставлю свою чашку на барную стойку.
– Извините, я не слышала, как вы пришли. Ваш кофе готов, выпейте, пока не остыл.
Он поворачивает голову вправо, и я машинально следую за его взглядом. И ахаю. Я забыла расправить постель. Я мчусь к ней и ловко, точно тренировалась заранее, складываю покрывало квадратом и кладу на прикроватную тумбочку. Оглядываюсь. Роман Викторович избавляется от пиджака, отправляя его в шкаф в прихожей, и приближается ко мне.
– Раздень меня. Я хочу принять душ.
По ноздрям бьет его парфюм, и голову кружит то ли от дурманящего аромата, то ли от его слов. Он останавливается совсем близко, и я ощущаю его теплое дыхание на своем лбу. Руки отказываются меня слушаться, но я заставляю их подняться и прикоснуться к пуговицам на его рубашке. От волнения они поддаются мне не сразу. Я не вижу его глаз, но чувствую, что он смотрит на меня. И дышит, тяжело дышит. А мне и вздохнуть страшно.
Я дохожу до последней пуговицы, и чтобы расстегнуть остальные, тяну подол его сорочки из брюк. Справляюсь и с ними. Распахиваю полы его рубашки и передо мной его грудь. Крепкая, мускулистая, без единого волоса. Мне кажется я краснею, и хочется отвести глаза от этой мужественной красоты, но куда? Он как будто заполонил все пространство.
Не поднимая глаз, я скольжу руками по его плечам и спускаю сорочку с его тела. С рукавами приходиться повозиться, ведь он мне нисколько не помогает. Держу рубашку и не знаю, куда деть. Надо ли сразу ее повешать на плечики? Чтобы не помялась. Или бросить на кровать? Он молчит, и я выбираю кровать.
А потом смотрю ему в глаза и спрашиваю:
– Дальше тоже мне раздевать?
– Не останавливайся.
Я беру в руки его ремень и пытаюсь его расстегнуть. Но не понимаю, как. На нем какая-то странная защелка и без инструкции не разобраться. Я снова поднимаю глаза на Храмцова и прошу помочь.
– Как в самолете, – только и говорит он.
– Я никогда не летала.
Он берет мои руки в свои и показывает, как. Потом отпускает меня, и я остаюсь один на один с его ширинкой. Я чуть оттягиваю на себя замок и стараюсь не касаться того, что выпирает в его брюках. И не просто выпирает, оно шевелится и будто бы торопится вырваться наружу. Я поднимаю глаза и теперь смотрю на его грудь. Она вздымается еще выше, и моя челка ходит ходуном.
Я приседаю, опускаю голову как можно ниже и помогаю ему выбраться из брюк. Они следуют за рубашкой.
А потом встаю, смотрю в глаза шефу и жду, что он прекратит мои мучения, но больше не узнаю его. Он с рыком срывает с меня пеньюар и припадает губами к моей шее. А его руки в это время сдирают с меня всю одежду, я слышу, как трещит ткань и меня охватывает ужас.
Но даже звука не могу издать, чтобы закричать.
В следующее мгновение я оказываюсь на кровати, и его губы начинают жадно лобызать мое тело, но чувство такое, будто он ищет место помягче, чтобы меня укусить. Но таких мест нет на моем теле. И тогда он раздвигает мне ноги и припадает губами туда, где я и не ждала его видеть.
А я напряжена и не могу расслабиться. Я жду, когда он прекратит пробовать меня на вкус, и войдет в меня. И боюсь, что мне будет больно.
Как это было в первый раз.
Да и во второй удовольствия я тоже не получила.
Мне было семнадцать, ему двадцать, он шептал мне о любви, но делал все резко и грубо, и я думала только о том, чтобы это поскорее закончилось. Он говорил, что во второй раз не будет больно, и я поверила. Но в третий – не согласилась, и мы расстались. Не о такой любви я мечтала и не так все себе представляла.
И неужели по-другому не будет? Неужели все мужчины грубые мужланы и им видится удовольствие именно таким?
Я не могу сдержаться и плачу: от страха, от разочарования, от обиды и от неизбежности терпеть эти муки как минимум полгода.
И вдруг все прекращается. И я слышу только свои всхлипывания и чувствую, как мои уши заливают слезы. А руки сжимают подушку, и мне кажется, она стала частью меня.
Я не открываю глаз, не вижу и не слышу Храмцова, и мне все равно, где он. Я думаю о том, что если он потребует
