ничего подобного. Он был тихим, но не как шёпот, а словно бы кто-то убавил громкость в динамике. Но не это главное. Если ты закроешь глаза, а я буду продолжать говорить, ты без труда скажешь, где я нахожусь и где у меня рот. Но в случае с чёрным человеком это не работало. Он говорил со мной, но голос доносился не из-под шарфа, скрывающего лицо, а блуждал по всему телу – слышался сверху и снизу, от груди и от живота, из-под шляпы и чуть ли не из ботинок. То самое отвратительное плавающее звучание, вызывающее тошноту, так что мне и в самом деле сделалось дурно. Я пошатнулась: меня повело, как после карусели или даже после сотрясения мозга.
– Ты. Меня. Нас. Услышала. – продолжал вещать чёрный человек. Когда он говорил, то изо рта, вернее из того места, где должен находиться рот, не шёл пар, но это так, детали. – Ты. Будешь. Молчать. Что. Видела. Или. Мы. Узнаю.
Я ничего не ответила. Меня сковал такой ужас, что я забыла, как вообще произносятся слова. И если бы в тот момент мне на ногу упал кирпич, я бы даже не пискнула. Впрочем, чёрный человек в моих ответах не нуждался. Он поставил меня перед фактом, а затем нескладной походкой марионетки двинулся в сторону Обводного.
Я смотрела ему вслед до тех пор, пока он окончательно не растворился в темноте. Он ни разу не обернулся. Но готова поклясться на чём угодно, что видела, как под его одеждой продолжает что-то копошиться.
Уже не помню, как я вернулась домой. Но в тот же вечер у меня резко поднялась температура, и в конечном итоге я два месяца провалялась с жёсткой пневмонией. Чуть в больницу не увезли, но, к счастью, обошлось. Когда меня наконец выписали, снег ещё лежал, но на горку я в тот год больше не ходила.
– У тебя ещё остался кофе? – спросила Томка. – Труд сказителя тяжёл и неблагодарен. У меня в горле совсем пересохло.
Савельева встряхнула бумажным стаканчиком.
– Разве что на полглотка, – сказала она. – И то больше пены. Жажду не утолить, но если промочить горло…
– Наш удел довольствоваться малым, – вздохнула Томка. – Я как та птица, что пением своим услаждает слух императора, но получает в награду крошки со стола.
И она припала к стакану, как лань жаждущая к потокам вод. Послышались хлюпающие звуки, которые в более утончённом обществе могли бы счесть неприличными.
Савельева размяла длинным пальцем переносицу, как всегда делала, собираясь с мыслями – словно бы поправляла невидимые очки.
– В общем и целом, – сказала она, – это была неплохая история. Я бы сказала – в традиции. Но определение «чёрный человек» мне не нравится. Вольная или невольная отсылка то ли к Блоку, то ли к Есенину здесь неуместна и сбивает с толку.
– Warum бы nicht? – пожала плечами Томка. – Такой район. Тут шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из школьной программы. В том доме на углу Марата частенько бывали и Блок, и Тэффи, а в доме напротив зимой восемнадцатого года Гумилёв угощал Чуковского лепестками хлеба и крутым кипятком вместо чая. У меня там одноклассник жил.
– Твой одноклассник тоже вляпался в школьную программу?
– Пока ещё нет, – усмехнулась Томка. – Но всякое ведь бывает? Он пару раз носил за мной портфель, а в седьмом классе посвятил стихотворение, так что у меня неплохие шансы попасть в историю литературы в роли этакой femme fatale.
– У тебя? – Савельева окинула Томку взглядом и фыркнула. – Ну-ну… Однако, возвращаясь к твоему рассказу… Я заметила одну неувязку. Твой чёрный человек велел молчать о вашей встрече. Ты не давала обещания, но оно подразумевалось. И ты нарушила его прямо сейчас, рассказав эту историю мне. Если не ошибаюсь, за подобное нарушение должна последовать неминуемая кара, и в самое ближайшее время?
– Всё именно так. За одним крошечным… – Томка пальцами показала насколько, – исключением. С чего ты взяла, что ты первая, кому я рассказываю эту историю?
– Вот как? – Савельева склонила голову к плечу. – Значит, будет продолжение? Надеюсь, не менее зловещее?
– А то! – ответила Томка. – Но прежде я бы взяла ещё кофе. Полглотка пены маловато будет… Вон там, на Боровой, есть неплохая кофейня.
– Сейчас неплохие кофейни на каждом углу, – философски заметила Савельева. – В суровые времена миндального капучино и тыквенного латте по-настоящему плохой кофе попробуй отыщи. Даже в пышечной на Конюшенной стали готовить что-то вполне сносное, что кажется мне профанацией идеи.
– Потом напомни, и я расскажу тебе про действительно плохой кофе, – встрепенулась Томка. – Но сейчас меня устроит и миндальный капучино.
Позже, когда они шагали по Боровой в сторону Обводного, Томка наконец смогла вернуться к своей истории.
– Перенесёмся на несколько лет вперёд, – рассказывала она. – Мне четырнадцать, почти пятнадцать. Я несчастливо влюблена, mein Märchenprinz – старший брат моей одноклассницы – едва ли догадывается о моем существовании и вообще гуляет с какой-то прыщавой дылдой… В общем, я – не я, а угрюмый злой подросток, вдвойне угрюмее и злее оттого, что на дворе весна. Апрель, жесточайший месяц, что-то там гонит из мёртвой земли, ну и далее по тексту.
Та одноклассница вовсе не была моей близкой подругой, но, по понятным причинам, я прилипла к ней, как банный лист. И доприлипалась настолько, что меня пригласили на день рождения – праздник, который должен был стать моим высочайшим триумфом, а обернулся… Но не будем забегать вперёд.
Дня рождения, – прошу заметить, чужого, – я ждала, как Ассоль не ждала свои паруса. Зачёркивала даты в календаре, за неделю перестала есть, за три дня – спать. Часами торчала у зеркала и, как и полагается ответственной восьмикласснице, раздобыла мамину помаду. В общем, заявилась на мероприятие во всей красе, всеоружии и боевой раскраске, которой позавидовали бы клоуны-команчи. Слышала про таких? Весёлые ребята.
Стоит ли говорить, что все мои усилия пошли прахом? Закон Бойля-Голдштейна: сила разочарования прямо пропорциональна объёму ожиданий. Mein Märchenprinz, любовь всей моей жизни, присутствовал на мероприятии самое большее минут десять. Сказал дежурный тост, слопал ложку оливье и бутербродик и со словами «Веселитесь, молодёжь, много не пейте» отчалил в неизвестном направлении. Очевидно, топтать асфальт со своей прыщавой дылдой.
Это был выстрел прямо в сердце стрелой, отравленной ядом. Я даже и помыслить не могла такого предательства. И торт во рту обратился в золу, а пепси-кола – в уксус. Столь долгожданный праздник в одно мгновение обернулся кошмаром. По-хорошему, уже тогда мне стоило покинуть эту юдоль печали и провести остаток дней, рыдая в подушку. Но я осталась. В глубине души у меня ещё теплилась надежда, что Он вернётся, увидит меня, распрекрасную, и поймёт, как жестоко Он ошибался. И эта идиотская мысль удержала меня крепче, чем если бы меня приковали к стене пудовой цепью.
Не буду описывать все мучения, которые мне пришлось вытерпеть. Бесконечное перемывание косточек одноклассникам, глупые тайны и нелепые секретики. И все это под соусом из «Иванушек» – кассету ставили по кругу без остановки. Потом мне пришлось две недели отслушивать себя Sepultur’ой – чтобы стоять, мне нужно держаться корней. Но это к делу не относится.
Рано или поздно на таких вечеринках наступает момент, когда все темы для разговоров оказываются исчерпаны и повисает тишина. И это очень опасная тишина: стоит бросить в неё любую, даже самую безумную идею, и она тут же расцветёт буйным цветом. Хотя кому я рассказываю? Помнишь, как мы ходили искать Белую Лошадь? Вот… Впрочем, здесь вышло помягче и никто не проснулся в Твери со штампом в паспорте. Просто кто-то предложил рассказывать страшные истории.
В старой Японии была очень популярна салонная игра «хяку моноготари», или «сто страшных историй». Собиралась компания, зажигали сто свечей и начинали травить по кругу жуткие байки. После каждой рассказанной истории одну свечу задували, и считалось, что, когда погаснет последний огонёк, должно случится что-то невыразимо жуткое и беспредельно ужасное.
Само собой, об этой милой японской забаве мы ничего не знали. Мы всего лишь развлекались. Но правила на то и правила, что работают независимо от того, хочешь ты того или нет.
Начали мы со стандартов вроде Зелёной Руки или Проклятого Портрета, быстро проскочили на пересказы известных ужастиков и рассказов Кинга и Стайна. А там уже рукой подать и до историй из жизни: таинственные голоса, мебель, которая сама собой двигается по квартире, светящиеся фигуры в окнах заброшенного особняка, шаги в абсолютно пустом тёмном коридоре… Одна девочка рассказала, как она купила пиратскую кассету «Руки Вверх!», а там прямо посреди песни кто-то взревел диким голосом и начался угарный дэт-метал. Бедняжка чуть не родила ёжика – прошу прощения, но это цитата. Ну а Лиза Рубина,
