Острый подбородок, высокие скулы, ровный нос и глаза эльфа. Огромные, серые, прозрачные, глубокие до такой степени, что у Лекса начиналось головокружение, будто он стоит на краю крыши небоскреба и смотрит вниз. Бесцветная, выпуклая родинка над губой, округлый изгиб бровей, высокий, чистый лоб. И шелковистая волна гладких платиновых волос, падающая на длинную, тонкую, гибкую шею. Эльфийка из средиземного леса. Фея. Инопланетянка. С кем еще сравнить ее изящный, вытянутый силуэт. Когда он увидел ее впервые, у него перехватило дыхание, сейчас это снова произошло.
Он смотрел и смотрел на нее, во все глаза. Потом оторвал от брикета желтый стикер и прилепил поверх физиономии соседа по фотографии и буквально потерялся во времени, узнавая каждую черту лица, что снилось ему так часто, не обретая четкости и цвета. Вспоминая, как она выглядит счастливой, испуганной и взбудораженной, как плакала и смеялась, как розовели щеки, когда он тянулся к ее руке, тонкой и слабой, как у цыпленка, сжимал и грел в своих горячих лапах. Он очнулся, когда заметил, что перестал дышать. Глубоко вздохнул и моргнул наконец.
– Ну штош, – сглотнул он, – на этом этапе разочарования не произошло. Чего и следовало ожидать.
Он отвел глаза и быстро переключил вкладки. Окинул взглядом собственную страницу. Ехидная кривая ухмылка в три четверти, хитрый прищур с лучиками от края глаза, двухдневная щетина и шевелюра, пятерней зачесанная назад, с непослушно свисающими надо лбом прядями, как бы говорящими «обломись» любым попыткам привести себя в порядок. Нормально, она узнает старого друга с первого взгляда. Он открыл личные сообщения и занес ладони над клавиатурой. Завис.
А может, лучше пусть не узнает? Тогда есть шанс добиться ответа, разговорить и лишь тогда признаться, что это он. Ведь если узнает и не ответит… ох, лучше не думать.
С другой стороны, тот период развития интернета, когда все отвечали любому незнакомцу на попытки познакомиться в мессенджерах, остался в далеком прошлом, и шанс получить ответ на «привет» левому мужику от девушки в отношениях стремился к минус бесконечности. Да и не общительная она, это он хорошо помнил.
Надо писать самому, это ясно. Но как же страшно! Злясь на себя, он надолбил на клавиатуре: «Привет, помнишь меня?» и нажал на отправку прежде, чем мозг подключился к процессу. А как только подключился, так немедленно вынес хозяина из кресла и заставил ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на часы. 7:15, сна за сегодня ноль часов ноль минут. Он не питал иллюзий, ожидание будет мучительным.
Но вопреки ожиданиям все прошло не так уж и страшно. Он пометался минут десять, сел обратно к монитору, всмотрелся в свое непрочитанное, будто пытался отыскать там ошибку или что-то лишнее, а в следующее мгновенье вздрогнул и проснулся от звука входящего сообщения. Он оторвал тяжелую голову от сложенных на столе, затекших рук и с трудом сфокусировал зрение на экране. 9:32. На экране светилось ответное:
«Привет» пользователь пишет сообщение…
Глава 3Мы с Альбиной пошли в школу с разницей в год. Но сначала моим родителям предстояло убедиться, какое чудовище они породили. Я не собирался идти в первый класс без нее. Сидеть за одной партой – все, что я хотел знать о школе, а иначе нужна она была мне как ослику политика. Я и уперся как ишак. Ни уговоры «по-хорошему», ни ремень, ни слезы матушки не могли изменить мое решение: нет и все.
– Какой позор! В первый класс в восемь лет. Все скажут, что у меня сын второгодник! Или ЗПР, – бушевал отец, – хочешь, чтобы тебя считали дебилом?
– Мне все равно, – бычился я, сносил подзатыльники со стоицизмом Павки Корчагина под пытками и не отрекался от революции.
Меня пытались вразумить даже родители Альбины. Две семьи сплотились против одного упертого семилетка, и только она сама вместо уговоров, которые обещала своим родителям, взяла с меня клятву, что я не сдамся. И я не сдавался. Не сдавался даже когда отец силой волок меня, упирающегося, красного от натуги, на линейку. Что еще я мог противопоставить всемогущим взрослым? Упрямство, слезы, бунт?
В том бою я проиграл и успокоился, только когда увидел, что возле школы, в толпе родителей вместе с мамой стоит Альбина. Она была в нарядном платье, белых гольфах и огромных шарообразных бантах в аккуратной прическе. Грустная, но решительная. Она протянула мне руку, и я вырвал красную от борьбы ладонь из руки отца, подошел к ней и крепко сжал ее прохладную ладошку в горячей своей, вторым рукавом размазывая подкатившие злые слезы.
– Я останусь на второй год, – пропыхтел я ей на ухо, и она одобрительно кивнула.
Но это оказалось не так-то просто. Вернее, в начальной школе оставить на второй год могли разве что по причине полной неявки ученика на уроки, но каждое утро отец лично приволакивал меня в класс и сдавал на опыты из рук в руки учительнице. А поначалу плохо учиться у меня не получилось.
С первого же урока выяснилось, что из семи учеников, что умеют читать, у меня получается лучше всех. Мало того, я и писать умел и считать, а притвориться, что разучился, было и поздно, и актерского мастерства не хватило. Так что я сразу же угодил в категорию способных, но ленивых, кто может, но не хочет. Домашку я не делал, но выходил и отвечал у доски экспромтом, выхватывая закономерное «отлично», а потом сидел и злился на себя.
А еще мне попалась дьявольски хитрая учительница. Она быстро меня раскусила, да и отец изложил ей все мои цели и мотивы, и нашла тот единственный рычаг, который срабатывал на мне безотказно: соревновательность. Я не умел проигрывать. Поэтому она повадилась устраивать эстафеты, награждать лучших учеников звездочками, ставить флажок на парту победителей недельного соревнования. И я в пылу конкуренции хватал звезды, а потом сидел и злился на себя, потому что мое стремление выскочить выше других играло против моей главной цели.
Все, что я мог противопоставить своей природе и бесчеловечной образовательной системе – это чудовищное поведение. В классе я буквально стоял на ушах. Кто швырялся меловой тряпкой? Вольский! Кто изрисовал учебное пособие фломастером? Вольский. Кто смеется на уроке, поет после звонка, кто подрался? Снова я. Кончилось тем, что я похитил рейтинговую таблицу учеников, где лидировал и на этот раз, вынес из школы и сжег в мусорке у крыльца. Следы преступления нашел охранник, и ни у кого не возникло сомнений, кто здесь вандал. Мой отец снова краснел перед учительницей, мой зад краснел перед ремнем, а лидерский флажок достался следующей за мной по успеваемости ученице, и я выкинул его в окно.
Тогда учительница оставила меня после уроков на разговор, села со мной за парту и заговорила о любви.
– Я должна признаться, что очень уважаю твой характер, Алексей, – сказала она, – немногие люди способны на такие поступки ради любви.
Я упрямо молчал, надутый как рыба-еж.
– А еще ты очень умный мальчик, и я хочу, чтобы ты внимательно меня послушал. – Она положила сухую теплую ладонь на мою руку, и я раздраженно отдернул свою. – Невозможно остаться на второй год до пятого класса. Как бы ты ни старался, ничего не получится. Зато твоя подруга уже через год будет учиться в соседнем кабинете. Понимаешь? Вот через эту стенку. И после звонка ты сможешь видеть ее каждый день.
