ко мне гонцов. Но понимай, нужна правда, ежели правды не будет — мира тоже не будет.
— Это что, мне тебе доносить... — гневно нахохлившись, начал игумен, но я его тактично перебил.
— Ты отче за Русь радеешь, я за Русь радею... — тактично прервал я его. — Значит правильно будет, что мы объединим усилия? А я тебе сообщу, к чему пришло. Доносить не прошу, но сие не донос, а взаимное уважение.
Монах покивал и начал юлить.
— Да не Василий сие удумал! Чему свидетельство, что он зело гневался на матушку и собирается отправлять ее в Ростов. Только брату твоему сие я не молвил, и ты смотри, лихой он, может удумать перенять княгиню. Чуешь? Не доведи до греха.
— Чую, отче. Ну так как?
Но я его все-таки дожал, сказалось оперское прошлое. Не таких еще к сотрудничеству склонял. По итогу поладили, уговорившись держать друг друга в курсе. Я остался доволен разговором, по сути первой проверкой меня в роли Шемяки на состоятельность. Твою же мать... семь потов сошло. Вон башка до сих пор гудит.
Монах видимо тоже беседа понравилась. Он даже перед отъездом передал мне два бочонка ставленого пятидесятилетнего меда.
Брат сразу в упор подозрительно спросил.
— О чем с игуменом беседовал?
Я усмехнулся и коротко ответил:
— Юлил старик, мира просил. Видать по наущению Василия.
— А хер ему! — осклабился брат, ткнув дулю ориентировочно в сторону Москвы. — Кровью умоются, выродки...
Я сразу понял, что мира не видать, как бы я не старался.
Так и уехали.
Правда, случилось кое-что еще.
При отъезде заметил перед воротами монастыря бабу.
Маленькую, закутанную в платок, в облезлом заячьем полушубке, с узелком в руках, она стояла, уныло сгорбившись и тихо, монотонно выла.
Я приостановился и машинально спросил:
— Что случилось? Зачем ты здесь?
Бабенка сразу рухнула на колени и молча уткнулось головой в снег.
— Слышь, что князь спрашивает? Или плетью перетянуть? — рыкнул Вакула.
Женщина хлюпнула носом и не переставая подвывать призналась:
— Лушка я, кличут Малкой. Дык, за мужика своего прошу. В порубе монастырском сидит оный.
— За что?
— Справный мужик, заботливый... — заканючила баба. — Ласковый и работящий. Можыть хоть передать ему харчей чуток...
— За что сидит?!! — повысил голос стремянной. — Вот же дура, языка человеческого не понимаешь?
Женщина испуганно икнула, виновато стрельнула на меня глазами и пискнула.
— Дык, латинянин он. Не венчаные мы, но сожительствовали... ну... чутка...
— Чего? — я не поверил своим ушам. — Какой нахрен латинянин?
Это понятно, что в порубе, православие с католиками сейчас на ножах, но, в самом деле, откуда здесь взялся отдельно взятый латинянин?
— Дык... этот он... как его... бырабынтец, вроде, прости господи, принялась сбивчиво объяснять бабенка. — С купцами шел, но прихворал, тутай его и бросили. А я выходила. Но монаси узнали и утянули в поруб...
Я решительно поворотил коня обратно. Хрен бы на него, оного латинянина. Но интересно же...
Глава 4
— А на нашто тебе оная собака еретическая? — игумен вопросительно вздернул бровь.
— Ну... — я слегка сбился и честно признался. — Пока точно не знаю, отче. Но может какая польза с него выйдет.
— Никакой пользы! Дело сие церковное, тебе без интереса, — резко отрубил монах. — Никак дел своих мало, князь? Вот и езжай...
— Не горячись отче. Латиняне они латиняне, оно понятно, но даже с собаки еретической может быть польза. Так что дело не только церковное. Спрос не бьет в нос, сам знаешь. Поговорю с оным еретиком, дальше видно будет. Ежели без пользы мне, пусть дальше сидит. А ежели нужен выйдет, совсем другой разговор с тобой пойдет.
После первой, так сказать, успешной «пробы пера» в образе Шемяки, я осмелел и отступаться не собирался. Зачем мне этот гребаный латинянин? Ответ простой, я просто почувствовал, что он может пригодиться. Как ни крути, по сравнению с гребаной Европой, во многом Русь пока отстает. А если оный еретик какой мастер или рудознатец? Опять же, в своих книгах я частенько вводил в повествование вот такие нежданные подарки для главного героя. А вдруг и мне повезет?
Зиновий недовольно покрутил носом, но свидание с еретиком разрешил, видимо почувствовал наживу.
— Не пойму на кой он тебе, но ладно. Повидаешься.
— Вы его хоть еще не искалечили?
— Нешто мы еретики латинские? — огрызнулся игумен. — Зазря людишек не калечим. Токмо постом праведным пока вразумляли. Жив и здоров, а то что схуд слегка, так сие для чрева полезно. Жди...
Но в монастырские подвалы меня ожидаемо не допустили, велели ждать, пока пленного приведут.
Коего вскоре и привел пузатый и мордатый монась со здоровенной связкой ключей на поясе.
В нос шибануло затхлым смрадом: пленного в темнице явно банькой не баловали.
По виду узник смахивал на обычного славянина: простецкая морда, патлы соломенные, рослый и некогда крепкий.
Возрастом вряд ли больше тридцати лет, умирающим от истощения его нельзя было назвать, хотя в целом «еретик» выглядел жутковато: в колодках и истлевшем рубище, худющий, да еще заросший аки зверь лесной.
Но сломленным не выглядел, смотрел на меня прямо и смело, хотя явно понял, что перед ним не простолюдин.
В своих странствиях по Европам я слегка навострился болтать по-немецки, но являть свое знание опасался. Увы, сам Шемяка знанием иноземных языков не блистал.
Поинтересовался у пузана в рясе:
— Толмач у вас есть?
Ключник ответить не успел, латинянин вежливо поклонился мне на иноземный манер и слегка писклявым голосом заговорил на довольно приличном старорусском.
— Я Иоганн ван Вермеер, господин. Свободный человек, родом из Антверпена, что в Брабанте. Язык ваш выучил, ибо уже два года на Руси обретаюсь. Как мне обращаться к вам, чтобы не причинить урон вашей чести?
Я слегка озадачился, подбирая к титулу князя приличествующее западное обращение, но потом плюнул и не стал ломать голову.
— Добавляй титул: князь, этого хватит.
Иоганн поклонился, брякнув колодками, показывая, что все понял.
— Как здесь оказался? Кто ты такой? Какие ремесла знаешь? Где языку научился? Отвечай честно, от этого зависит твоя судьба.
— Как прикажешь, княже, — брабантец еще раз поклонился. — Сам я наемный копейщик. Увы, другим ремеслам не обучен. В Антверпене у меня вышла ссора с одним богатым ганзейским купцом из-за его
