Папе привет! Целую всех, обнимаю».
Больше Филипп ничего не стал писать – ни про убийство Стаса Завьялова, ни про допрос у следователя. Родителей надо жалеть.
Папа и с мамой жили в Подмосковье, работали там же врачами в поликлинике. Мама педиатром, отец кардиологом. И куда Филиппу было деваться после школы? Конечно, в мед. Поступил в московский вуз легко, даже общежитие дали – мальчишек на курсе было раз, два и обчелся.
Учиться было интересно. Только от вида разрезанных лягушек Филиппа тошнило. А также от разрезанных мышей и собак, не говоря уже о людях. На первом же занятии в анатомичке – еще до хирургического вмешательства в организмы животных – Филипп понял, что будет специализироваться на психиатрии. Там хотя бы не режут.
Среди циничных медиков, а цинизм медикам свойственен, бытует мнение: психиатрию выбирают те, кто чувствует за собой какие-то психические отклонения, чувствуют, с ними что-то не то – вот и специализируются на душевных болезнях – прежде всего с собой разбираются.
Филипп остро почувствовал, что с ним что-то не то, на первой же разрезанной лягушке. Однокурсники спокойно и пытливо рассматривали внутренности земноводной, а Воздвиженского с души воротило. Знал бы он, каково это копаться в психике душевнобольных, – возможно, выбрал бы просмотр внутренностей лягушек.
А к хирургам Филипп всегда относился, как к небожителям. Это же какие нервы надо иметь и силу духа! Прийти на работу в 7.30. В 8.00 уже быть в операционной и резать, резать, резать. И не мышей-лягушек каких-нибудь, а живых людей. Какой же мощи должно быть желание помогать и врачевать!
Кстати о хирургах. Как там подкидыш?
Дверь палаты была закрыта. Филипп постучал, потом еще раз:
– Можно?
Новенькая сидела на кровати, испуганно смотрела на доктора.
– Как самочувствие? Идите в сад – сегодня все гуляют – хорошая погода.
– Спасибо, – опустила глаза новенькая.
– Светлана Максимовна, – припомнил имя «кукушонка», – это входит в оздоровительный процесс. Надо двигаться на свежем воздухе.
– Я позже пойду, – неловко улыбнулась пациентка.
– Обязательно!
«Депрессия», – подумал Филипп. Но вспомнил, что Светлана не его пациентка, ее не надо лечить. Или надо?
– Странная, – заметила, проходя мимо, тетя Рая, – целый день сидит в палате.
– Возможно, после хирургии еще в себя не пришла, после наркоза. Но гулять все же надо.
– Вы прочли «Друзья»?
– Когда? Не успел, – вздохнул Филипп.
«Все же она оторвана от реальности. Не чувствует время? У нее свои отношения со временем».
– Как вам моя мама? – Агния настороженно смотрела на доктора.
– Хорошая мама, – улыбнулся Филипп, – вы очень похожи.
– Только внешне, к сожалению. Мама всегда плыла по воле волн. Я бы тоже так хотела, но не получается. Или вам кажется, что я покорная?
– Покорная? Нет.
Агния рассмеялась:
– Ну, да. Буйная же.
– Теперь уже нет. Вам же легче.
– Сейчас – да. Но вы же знаете – это до поры до времени.
– Вы опасаетесь повторения приступов, – сказал Воздвиженский и осекся.
– Это не приступы, доктор. К сожалению.
– Опишите, что вы чувствуете во время… в то время, когда вас волнуют предчувствия.
Агния помолчала немного, взгляд ее остановился на одной точке. Прохорова словно рассматривала что-то вдали, пытаясь распознать детали.
– Прежде всего – это бессилие. Отчаяние. Мне хочется быть там, но я не могу быть там.
– Где?
– Ну что вы, доктор, – с укором посмотрела Агния на Филиппа, – там, где это все происходит. Я это вижу, чувствую даже запахи – а прорваться сквозь время не могу.
– Сквозь время никто не может прорваться. Это невозможно.
– Тогда почему я это вижу?
Проще всего было бы сказать: это ваши фантазии. Но Филипп уже знал, что это не так. Не совсем так. Ведь были же и пожар, и гибель детей, и убийство Стаса Завьялова – все это было.
– Мы измеряем время по часовой стрелке, – сказала Агния, – и по движению солнца. Но время вообще – изменяемо. Оно в принципе изменяется. Это его свойство. Время – условная категория. Мыслительная. Если мы можем представить прошлое – почему нельзя представить будущее?
«Чистый бред», – подумал Филипп.
– Ну, вот, вы опять, доктор, – с обидой укорила Агния. – Если прошлое существует в нашем воображении, почему будущее не может существовать таким же образом?
– Потому что будущее мы не пережили, – просто ответил Филипп.
– А если пережили?
– Как? Если оно еще не случилось?
– А если случилось? В голове? – Агния потрепала себя по волосам. – Это как-то связано – прошлое и будущее в моей голосе. Я это чувствую. Считаете, что я брежу?
– Нет, нет, говорите, – спохватился Воздвиженский.
– Порой часы обманывают нас, Чтоб нам жилось на свете безмятежней. Они опять покажут тот же час, И верится, что час вернулся прежний. Обманчив дней и лет круговорот: Опять приходит тот же день недели, И тот же месяц снова настает — Как будто он вернулся в самом деле. Известно нам, что час невозвратим, Что нет ни дням, ни месяцам возврата. Но круг календаря и циферблата Мешает нам понять, что мы летим[5], —
прочла Агния.
Помолчала, внимательно глядя на Филиппа.
– Прочтите что-нибудь еще, – попросил доктор.
– Все вещи разрушает время, И мрачной скукой нас томит; Оно как тягостное бремя У смертных на плечах лежит. Нам, право, согласиться должно Ему таким же злом платить
