class="p">Босые ноги на холодном полу грел одну об другую. Николай трогал его за плечо. Игорек,
продолжая играть, поднимал лицо и кивал, но Николай, видя, что он не понимает, кто и зачем
пришел, нажимал какую-нибудь пуговку. Разлад в музыке возвращал Игорька на землю, и тут
выяснялось, что он еще не обедал, не чистил под стайкой и не поил корову с телёнком. Тогда
приходилось им обоим делать все с бешеной скоростью.
Теперь они сидели около опоры будущего моста, глядя в одно, загруженное плитами
место.
– Вон там он лежал, – сказал Игорек.
Николай кивнул.
– Ты не передумал еще со своим музыкальным училищем? – спросил он.
– Ты так спрашиваешь, как будто сам что-то передумал, – сказал Игорек.
– А вот, кажется, сейчас-то и передумываю. Летное училище для меня закрыто. Ты
сам знаешь, что у меня с физикой, да и с другими предметами. Но дело даже не в этом.
Несерьезно у меня с этим летным. Идти-то надо не туда, где красивее, а туда где от тебя будет
больше толку. Гриня Коренев пошел в ветеринарный техникум, и это понятно почему.
Понятно, почему Генка думал о школе милиции. Ты хочешь в музыкальное – у тебя талант. А
я? В моей голове действительно воздух – ни с того ни с сего – летное. Я вот что подумал: у
Генки же было серьезное намерение, так? Но почему же оно должно пропасть из-за какого-то
Кверова? Конечно, Кверова мы боялись, но, в сущности-то, кто он такой? С такими надо
бороться. Вот я и сделаю первый шаг. А в школу милиции, наверное, и физика не сдается.
– Да-а, – произнес Игорек, задумчиво покачивая головой, – складно подвел. Однако ты
умеешь себя поворачивать. Я бы так не смог.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Первая в жизни поездка на поезде за три часовых пояса захлестнула лавиной
впечатлений. Это было серьезное, независимое ни от дня, ни от ночи перемещение в
громадном поезде на массивных колесах, с мягкими полками и пластиковыми столиками.
Поначалу, после неумелого прощания с родителями на перроне, Николаю в этой обстановке
показалось мучительно одиноко. Он посидел на боковом сиденье, потом насмелился влезть
на полку, и полка, ласково покачивая его, понесла, наконец, из привычной, надоевшей жизни
в другую, счастливо-неизвестную жизнь. В эту жизнь он устремился и по собственной тяге, и
по авторитетным напутствиям бабушки Степаниды, и по наставлениям городских учителей,
особенно последней – классной руководительницы Ирины Александровны. Никогда потом
Николай не будет настолько далек от той простой истины, что самое дорогое место для
человека – это то, где он родился и вырос. Уезжая, молодой Бояркин думал, что для него
навсегда кончилось это село, которое началось еще, когда, по преданиям старых людей, "царь
надумал Сибирь осваивать". Основателями его были двенадцать солдат с семьями, которым
двадцатипятилетнюю службу заменили вечным поселением. Помнились несколько фамилий
первых переселенцев и среди них – Бояркины. Позднее на обжитое место начали сселять
отбывших каторгу и политических. Одновременно в округе возникли и казачьи поселения
для перехвата беженцев, которых в Забайкалье называли "батхулами". Однако даже те
двенадцать семей солдат были не первыми здешними жителями. Должно быть, они и сами
гадали, что это за каменные плиты торчат из земли в виде прямоугольных коробок? Лишь
недавно, в наше время, поработали там археологи и оставили у наибольшего скопления плит
табличку:
Могильник.
3 – 2 век до н. э. охраняется государством.
Как видно, древним было это место – одно из тех, где люди живут всегда.
Проспав с полчаса, Бояркин положил подбородок на руки, и стал смотреть в окно на
тянувшиеся горы, поля и перелески. Так проглазел он до вечера, а, проснувшись утром, снова
уставился в окно, с удивлением обнаружив, что земля стала какой-то гладко-неуютной. Это
была равнина, которой он никогда не видел. С утра же Николай начал напоминать себе, что
впереди экзамены и сейчас не время бесполезно таращить глаза. Он ругался и все-таки не
мог оторваться от окна до тех пор, пока от долгого лежания не начало ломить голову. К тому
же надо было сходить в туалет и умыться.
В туалете, в зеркале, Николай в первое мгновение не узнал себя. Прямо на него
смотрел молодой растерянный человек, с чуть продолговатым лицом, с бритыми несколько
раз и снова прорастающими усами. Он ли это? Его ли это вчера провожали родители? А
правильно ли все то, о чем он раньше думал, мечтал, кто он вообще такой? Оказавшись без
знакомого поддерживающего окружения, Бояркин с ужасом осознал свое полное
беспомощное растворение в новом непривычно мире.
На нижних полках в его купе располагались два старика. Еще лежа наверху, Бояркин
прислушивался к ним. Одни говорил тяжелым, прокуренным басом. Голос другого был
легкий и ироничный. Басом говорил старик с плоской редкой бородой. Судя по разговорам,
он вез из Забайкалья целебный мужик-корень. Другой старик был с усохшим морщинистым
лицом. 0н постоянно оглаживал клетчатую рубаху, застегнутую до самого колючего
подбородка. Этот последний, которого звали Прокопием Ивановичем, был знатоком всего,
начиная от засолки огурцов и кончая обстановкой в Китае, которой не знал никто. Он
постоянно посмеивался над бородатым попутчиком. Если они играли в карты, то ссорились и
надолго замолкали. А потом снова начинали с карт.
Когда Николай вернулся из туалета, их дела приближались к очередному перемирию,
и появление молодого попутчика помогло этому. Объединившись, они расспросили: как
зовут, кто родители, откуда, куда и зачем? Накормили его. Николаю пришлось пользоваться
их добротой, потому что взять продукты из дома он наотрез отказался, ехать с харчами ему
показалось стыдным, уж как-то совсем по-деревенски. Чтобы отблагодарить стариков,
Николай пошел к проводнице за чаем, и, когда принес стаканы в подстаканниках, то
оказалось, что старики уже опять поссорились.
После обеда бородатый пошел в туалет, где была небольшая очередь. В это время по
радио сообщили, что в стране осуществлен запуск космической ракеты с человеком на борту.
Тут же пошли песни и стихи. "Это сумма всех наших стремлений, это сумма усилий всех
плеч", – торжественно декламировалось из динамика.
Бородатый вернулся, уже обсудив с кем-то такое радостное событие и приготовив
новый неожиданный вопрос – как устроена в ракете уборная? Уж на этой-то проблеме его
ученый попутчик должен был сломать себе шею.
Прокопий Иванович пригладил рубашку на груди и стал излагать такое, что Бояркин
зафыркал, а молодая, хорошо одетая женщина на боковом сиденье поспешила в другое купе.
– Ну, ты и загнул, – сердито сказал
