констатируя факт, продолжил учитель, – как же
ее не любить. История – ведь это вся наша' жизнь, а не просто школьный предмет. Я много
размышлял о жизни, и об истории. И я надеюсь, что с сегодняшнего дня мы будем
размышлять об этом вместе.
За несколько минут в классе произошел переворот – история стала любимым
предметом, а историк – кумиром. Его уроки были интересными и разными. Учебник он почти
не открывал, но часто зачитывал что-нибудь из других, разбухших от закладок книг:
исторических, художественных, каких угодно. Его страстное увлечение историей было как
порыв ветра, который завихряет и всех остальных. Не выучивших урок, если такие
находились, он не ругал, а просто не уважал, но это было куда неприятнее двойки.
Десятиклассники, у которых историк был классным руководителем, часто оставались после
уроков просто посидеть, поговорить с ним.
Но после зимних каникул учитель не приехал. Вместо него на первые уроки истории
приходила завуч Лидия Никитична и рассказывала, что их любимейший Анатолий
Федорович оказался липовым учителем с поддельным дипломом и что его, слава богу,
вовремя разоблачили. Да, он работал раньше в школе в соседней области, но, увы, в качестве
завхоза. Лидия Никитична рассказывала об этом многословно и назидательно, считая, что
этот случай может иметь для учеников некий воспитательный эффект.
Десятый класс объявил бойкот ее урокам, за что староста и комсорг получили
выговоры. Но за неделю возмущение спало. Спала и любовь к истории. А в понедельник из
города приехала молодая дипломированная историчка, которую уже во вторник прозвали
Курицей.
А какой невыносимой стала в девятом классе физика с приездом нового учителя,
выпускника университета. Он был низенький желтовато-смуглый, как китаец, с кривоватыми
ногами, с руками и плечами в одну дугу. Первое время его авторитет держался на том, что он
был самбист-перворазрядник. Но скоро это перестало иметь смысл. Уроки он вел лицом к
доске, исписывая ее вдоль и поперек. В класс он смотрел два раза – когда доска была еще
чистенькая и когда на ней не оставалось свободного пятачка. Иногда при выведении
очередной формулы у него что-то не совпадало, и он дискутировал сам с собой. В этом
случае он иногда оборачивался, и если с кем-то из учеников встречался взглядом, то обоим
становилось неловко, взгляды тут же расцеплялись; физик возвращался к своей доске, а
ученик к какому-то своему делу.
Бояркин в это время увлекался сочинением стихов, а Игорек Крышин карикатурами.
Однажды он нарисовал физика в виде паука, который, вылупив глаза, посиживал на паутине
из формул. Глаза получились очень похожими. Рисунок, как обычно, пошел по рядам,
вызывая смех, и вдруг очутился в руках учителя.
– Чья работа? – спросил он.
– Моя, – признался Игорек.
– Это что, карикатура?
– Дружеский шарж…
– Что-о!? – закричал физик. – А ну вон из класса!
Игорек отказался. Учитель стал выволакивать его силой. Крышин, разозлившись,
приподнял преподавателя от пола. Класс привстал. Игорек состоял в сборной школы по
баскетболу и по весовым категориям самбистов, наверное, подходил к полутяжеловесам, и
все-таки в физике в ту же секунду что-то сработало – он мгновенно освободился от захвата, и
все увидели, что там, где только что была голова Игорька, мелькнули его же ботинки. Рука
Игорька попала на болевой прием, и он, перепугавшись, заорал на всю школу. Разнимать их
прибежал сам директор.
Оказия вышла и с английским языком. С самого начала изучения языка класс
разделили на две группы. Группа, в которой оказался Крышин, попала к старой учительнице,
а та, в которой был Бояркин – к молоденькой. В этой группе до десятого класса сменилось
четыре учительницы. Все они были примерно одинаковыми, но больше всех запомнилась
последняя – Ирина Александровна, преподававшая в девятом. На уроке все сидели с
открытыми ртами, а Ирина Александровна простым русским языком рассказывала о своем
муже летчике, к которому она скоро уедет, о романтическом знакомстве с ним, о любви, о
свадьбе, о городской жизни. Ненавистные учебники служили здесь лишь маскировкой.
В последний год класс объединили. В группе Ирины Александровны все знали, какая
красивая жизнь ожидает всех впереди, а в группе старой учительницы неплохо знали
английский язык. Память об Ирине Александровне, которая была и классным руководителем,
хранили фотографии, сделанные в походах, на вечерах и просто на уроках. Вспоминая ее,
долго еще верили, что она была доброй и желала всем добра.
* * *
Весной, через год после Генкиных похорон, Бояркина и Крышина позвали на
поминки. Генкины одноклассники из села разъехались, но его ровесниками стали нынешние
выпускники. Генкина мать была седая, с не оттаявшими грустными глазами. Гостям она
поставила пиалки с коричневым гречишным медом и часто напоминала:
– Ешьте, ешьте, ребятки. Геночка-то сильно медок любил.
Ребята его ели, но он, искристый и пахучий, склеивал рот. В этот раз от матери они
узнали о Генкином намерении поступить в школу милиции. Николай давно понимал, что
Генка с его зубчатым кастетом тоже не отличался особым милосердием, но то, что он мечтал
о чем-то большом, искупало все.
Возвращаясь, они должны были перейти речку через те же дощатые мостки, Подступы
к ним были теперь загромождены строительным материалом. Преодолевая грязные весенние
лужи, прыгали с плиты на плиту. В двух местах Игорьку, который был в резиновых сапогах,
пришлось перевозить Бояркина на себе.
Доски мостков стали уже черными от ветра и воды. Они гулко стучали под ногами.
Ребята были почти на своем берегу, когда Игорек прыгнул с мостков на леса вокруг опоры.
– Подымить надо, – сказал он.
– Отцу, что ли рассказать про твое дымление, – задумчиво произнес Николай,
присаживаясь рядом.
– Придет время – сам узнает, – заметил Игорек.
Он закурил и бросил спичку в водоворот у самых подошв.
Они любили такое подтрунивание друг над другом, любили говорить друг с другом
грубовато, но именно потому, что были лучшими друзьями. Николай, правда, постоянно
завидовал Игорьку.
Все, начиная с рисования палочек в первом классе, у того выходило легче и проще.
Два года назад оба увлеклись баяном, но Николай остановился на "Во саду ли в огороде", а
Игорек по учебникам музыкального училища осилил теорию музыки и к десятому классу
играл на баяне, на гитаре, на клубном пианино, руководил школьным вокально-
инструментальным ансамблем. Почти каждый день под вечер Бояркин заходил за Игорьком,
чтобы идти на баскетбольную секцию, и еще из ограды слышал его баян. Игорек сидел в
майке, в синих сатиновых трусах перед проволочной подставкой для нот на круглом столе.
