могла расслышать. Какое-то мгновение она просто смотрела на них, её мозг всё ещё пребывал в полудрёме и пытался понять, что они обе делают здесь, в её доме, на рассвете.
– Корделия.
Девочка повернулась на звук своего имени и увидела, что её мать стоит в дверях кухни с кружкой кофе в руках. Корделия заметила, что её руки слегка дрожат, а присмотревшись, поняла, что мать плакала.
Все в Топях за глаза называли её мать ледяной королевой – Корделия слышала это не раз, и это всегда злило её, хотя она знала о льде так же, как о снеге, – только по рассказам. Корделия твёрдо знала, что её мать не была холодной; она чувствовала тепло от материнской улыбки, ощущала нежность маминых рук, обнимавших её, слышала радость в материнском смехе. Она видела, как мать оживлённо трудилась в своей гончарной мастерской, лепя горшки, миски и всевозможные другие вещи и никогда не боясь испачкать руки. Но мать Корделии держала свои эмоции при себе, большую часть времени скрывая их где-то в глубине души.
Корделия поняла, что никогда, никогда не видела, чтобы её мать плакала.
– Что случилось? – спросила Корделия, оглядываясь на тётушку Минерву и доктора Лавинию, которые теперь смотрели на неё. Тётушка Минерва, похоже, тоже плакала, и даже доктор Лавиния, обычно улыбчивая и радостная, выглядела сейчас глубоко опечаленной.
Мама положила руку Корделии на плечо, провела её по коридору на кухню, но так и не ответила на вопрос дочери. Тогда Корделия задала ещё два.
– Что они здесь делают? – спросила она. – Папа болен?
Её мать покачала головой, открыла было рот, чтобы заговорить, но тут же закрыла снова.
– Садись, – сказала она, усаживая Корделию на стул возле обеденного стола. Корделии хотелось вскочить на ноги, потребовать ответа, но она вдруг ужаснулась тому, каким может быть этот ответ, и осталась сидеть.
Дверь кухни открылась, и вошла тётушка Минерва, хотя доктора Лавинии не было видно. Когда Ведьма Топей посмотрела на Корделию, её глаза были полны жалости, и от этого взгляда у Корделии свело живот.
– Где папа? – спросила она. – Я хочу видеть папу.
– Корделия… – начала её мать.
– Хорошо, – заявила девочка, поднимаясь на ноги. – Я схожу к нему сама. Он всё ещё в постели?
Она направилась к двери, но тётушка Минерва встала перед ней, преграждая ей путь.
– Корделия… – сказала она, её голос был мягким, но Корделия не хотела – не могла – слушать то, что она собиралась сказать дальше.
Она попыталась протиснуться мимо неё, но тётушка Минерва осталась на своём месте, загородив дверь. Мать схватила Корделию за плечо и порывисто обняла её, крепко прижав к себе.
– Он не проснулся сегодня утром, Кор, – прерывистым голосом произнесла мать. – Я не знаю… не могу… он просто не проснулся.
– Он всё ещё спит? – спросила Корделия, её голос звучал приглушённо из-за того, что мать прижала её лицо к своему плечу.
Долгое время никто из взрослых не отвечал. Плечи матери Корделии начали вздрагивать, и Корделия поняла, что она всхлипывает.
– Он умер, Корделия, – сказала тётушка Минерва, и её голос сорвался на этом слове. Умер.
Это слово раскололо что-то в Корделии, эхом отдаваясь в её сознании. «Умер. Умер. Умер». Она изо всех сил пыталась вырваться из объятий матери, но не могла.
Она смутно осознавала, что и мать, и тётушка Минерва зовут её по имени, что она кричит не своим голосом, хотя горло у неё уже саднит от крика. А потом она перестала что-либо осознавать вообще, кроме внутреннего ужаса, который вырос настолько, что готов был поглотить её целиком.
7
Поминовение – это церемония для живых, которые скорбят, а не для мёртвых, которым они воздают память. Так всегда говорили Корделии. Но в эти три дня, прошедшие с тех пор, как её отец перешёл в мир иной, Корделия чувствовала себя застрявшей где-то посередине, словно часть её самой умерла вместе с ним. Она знала, что это неправда, и если бы её мать была прежней, то за такие мысли назвала бы её меланхоличной глупышкой. Но Корделия подозревала, что её мать тоже чувствует себя застрявшей между мирами.
Чаще всего мама спала до полудня, оставляя Корделию и Дэша наедине с самими собой, хотя Ларкин, Зефир и их родители всегда приходили к завтраку. Когда мать бодрствовала, она двигалась, точно лунатичка, пока снова не наступало время сна. Корделия и Дэш ложились спать рядом с ней, чего Корделия не делала уже много лет.
Как бы то ни было, но церемония поминовения её отца не принесла Корделии особого облегчения. Это было просто глупо: все стояли вместе, пока солнце опускалось за горизонт, держа в руках самодельные бумажные кораблики и маленькие свечи, и письма, которые написали умершему, – как будто её отец когда-нибудь сможет их прочитать.
В последний раз Корделия присутствовала на церемонии поминовения три года назад – тогда они с отцом вспоминали её бабушку, – и девочке понравился сам ритуал. Она помнила, как вот так же стояла на берегу, держа в руках свечу, пока солнце садилось за болото. Она помнила, как воцарилась тишина, настолько полная, что она слышала глубокие вздохи отца и пыталась подстроить под них своё собственное дыхание. Она помнила звук ветра, шелестящего в пожухлой траве, и то, как этот шелест был похож на голоса, шепчущие в вечернюю пору.
– Голоса тех, кого мы потеряли, – сказал ей отец.
Корделия пыталась прислушаться, но не могла различить ничего похожего на слова.
– Что она тебе говорит? – спросила Корделия.
Глаза отца не отрывались от горизонта, но он мягко улыбнулся.
– Это не слова, если выражаться точнее, – произнёс он. – Это ощущение. Она говорит мне, что с ней всё в порядке. Она говорит мне, что любит меня, любит тебя, твою маму и твоего брата и желает мне быть счастливым.
Корделии понравилась мысль о том, что можно получить такую вот весточку от бабушки, поэтому она тоже обратила взгляд к горизонту и прислушалась изо всех сил, говоря себе, что слышит те же сообщения. Что с её бабушкой всё в порядке. Что та любит её. Что хочет, чтобы она была счастлива.
И сейчас Корделия попыталась снова. Она прислушивалась изо всех сил, отчаянно желая ещё раз услышать голос отца, почувствовать хоть малейший знак его присутствия. Но когда ветер пронёсся по траве, она услышала только ветер.
Вся община вышла на церемонию поминовения, сотни людей растянулись вдоль береговой линии с маленькими бумажными корабликами и свечами в руках.
«Люди захотят
