существах, которые называют это место домом. Магия витает в воздухе. Она есть во всех нас.
– А во мне нет, – возразила Ларкин так тихо, что Корделия едва расслышала её, хотя их разделяло всего несколько дюймов. Однако Озирис услышал её. Он ободряюще улыбнулся Ларкин, но та не смогла заставить себя улыбнуться в ответ.
– Я когда-нибудь рассказывал вам о болотнице, которая не умела петь? – спросил он.
Корделия и остальные покачали головами. Озирис рассказывал им бесчисленное множество историй, но именно эту они не помнили.
– Так вот, – начал Озирис, его голос слегка изменился, стал чуть более глубоким и мелодичным, не похожим на тот, которым он обычно говорил. – Жила-была болотница, которая не умела петь. Каждый раз, когда она открывала рот, из него не доносилось ни звука. Вы знаете, что болотницы больше всего на свете любят петь, поэтому многие из её сородичей относились к ней плохо. Они не хотели играть с ней или плавать рядом, обзывали её ужасными словами.
– Какими словами? – спросил Дэш.
– Боюсь, эти слова не очень хорошо переводятся на человеческие языки, – отозвался Озирис, протягивая руку, чтобы взъерошить волосы Дэша. – Но ты можешь придумать сам. – Дэш хитро улыбнулся, и Озирис рассмеялся. – Если только в них не будет слов, которые мама запретила тебе произносить. – Улыбку Дэша сменила обиженная гримаса.
– Но, как я уже говорил, – продолжил Озирис, – болотницу высмеивали, дразнили, и ей было одиноко, потому что никто не хотел дружить с болотницей, которая не умела петь. И ей было очень грустно, потому что она чувствовала себя бесполезной – в конце концов, какой смысл в болотнице, которая не умеет петь?
Рядом с Корделией Ларкин ещё глубже зарылась под одеяло, из-под него выглядывало только её лицо. Она хмуро смотрела на звёзды, но Корделия знала, что она внимает каждому слову Озириса.
– Однажды другие болотницы отдыхали на мелководье реки и пели в лучах полуденного солнца, а безголосая болотница наблюдала за ними из тени, отчаянно желая присоединиться к ним; но всякий раз, когда она открывала рот, чтобы запеть, ничего не получалось. Но их песня проникла ей в сердце, и вся печаль, одиночество и гнев, которые она держала в себе, вырвались на поверхность, и она больше не могла сдерживать себя.
– Она наконец запела? – тихо спросила Ларкин.
Озирис улыбнулся ей.
– Нет, Ларкин. Она начала танцевать. Сначала в тени мангровых зарослей, но вскоре она выплыла на солнце, где её могли видеть другие болотницы. Они пели, она танцевала, и от этого песня становилась ещё прекраснее. С того дня болотница больше не была изгоем среди своих подружек.
– Даже несмотря на то, что они раньше смеялись над ней? – спросил Зефир, нахмурившись.
– Ну, болотницы в чём-то похожи на людей – они совершают ошибки. Они извинились и исправились, и со временем танцующая болотница простила их. И с того дня, когда болотницы пели, она танцевала, и вместе они создавали прекрасное.
После того как Озирис закончил рассказ, Ларкин некоторое время молчала.
– Ей повезло, что она умела танцевать, – пробормотала она спустя пару минут. – Некоторые из нас не умеют ничего.
– Ты много чего умеешь, – возразил ей Озирис. – Кроме того, твоя магия всё равно может проявиться, даже если это будет не так, как ты ожидаешь.
– А если нет? – спросила Ларкин.
– В каждом человеке есть магия, Ларк. Если она не поднимается на поверхность, это не значит, что её нет внутри тебя. Как песня болотницы – она не могла её спеть, но она могла её станцевать. У меня нет никаких способностей. Как и у тёти Талии. У Корделии и Дэша, скорее всего, тоже никогда не будет. Ты считаешь, кто-то из нас от этого стал хуже? – спросил он.
– Конечно нет! – воскликнула Ларкин, резко вскочив.
Озирис мягко улыбнулся.
– Тогда почему это делает хуже тебя? – спросил он.
Ларкин несколько раз открыла и закрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова.
– Иногда, – продолжал Озирис, – гораздо легче быть добрым по отношению к другим, но не к себе. Но доброта – это своего рода магия. И это та магия, которую ты можешь выбрать.
Ларкин прикусила губу, её плечи поникли, но через секунду она снова легла, опять устремив взгляд в небо, на звёзды, которые теперь проносились по нему непрерывным потоком.
– Готовы загадывать желания? – спросил Озирис. – Помните: их нельзя произносить вслух.
Корделия на мгновение закрыла глаза, полностью отгородившись от звёзд, а затем снова открыла их. Она не была уверена, что верит в исполнение желаний: что бы ни говорил её отец, загадывать желания на звёзды казалось ей ребячеством. Но в этот момент, глядя в невероятно широкое небо, окружённая людьми, которые любили её, Корделия чувствовала себя одновременно маленькой и большой, ничтожной и значительной. Ей казалось, что всё возможно, что всё может случиться. Эта мысль приводила её в ужас.
Она следила за звездой, наблюдая, как та падает, оставляя за собой ослепительно-белый росчерк.
«Я бы хотела, чтобы всё было так, как сейчас».
Когда её веки отяжелели от сна, а мысли затуманились, она поняла, что это, пожалуй, единственное по-настоящему невыполнимое желание.
6
Когда Корделия снова открыла глаза, она обнаружила, что снова лежит в своей постели, одеяла плотно подоткнуты вокруг неё, а небо за окном только начинает светлеть. До того момента, когда она обычно пробуждалась в выходные дни, оставалось ещё несколько часов, и от сонливости её тело было тяжёлым и вялым, но она знала, что не заснёт снова.
Грызущее чувство ужаса, поселившееся где-то в глубине души Корделии, не оставляло её. Каждый раз закрывая глаза, она думала что сказала накануне Ларкин: «У тебя всё получается».
Она знала, что Ларкин говорила это как комплимент, но Корделия могла думать только о том, что из всех этих вещей, которые у неё так хорошо получались, она не любила ни одну – ни игру на волынке, ни математику, ни письмо, ни танцы. Не так, как Ларкин любила магию.
Корделия смотрела в окно на розовеющее рассветное небо. Её отец всегда вставал с восходом солнца, а значит, сейчас она могла поговорить с ним о своих сомнениях. В конце концов, отец всегда давал самые лучшие советы. Не раздумывая, Корделия выскользнула из постели и осторожно перелезла через Ларкин, спящую на раздвижной кровати.
Как только она открыла дверь, то сразу поняла, что что-то не так.
Тётушка Минерва стояла за дверью в спальню родителей Корделии и говорила с доктором Лавинией тихим голосом – так, что Корделия ничего не
