конец, к романам. И дала адрес и телефон своей знакомой — крупной известной переводчицы русской литературы, специалиста по Булгакову и Платонову — Анны Гейзенберг. Та уже слышала об Андрее.
Кругов немедленно позвонил и был тут же приглашён на вечер к ней. Вечер состоялся через неделю. В обширной квартире в Манхэттене, на пятнадцатом этаже, Лена и Андрей встретили самых разных людей. Сама хозяйка, чем-то знакомая старушка, хорошо знала русскую литературу. Приглашённые — из эмигрантов, «интеллектуалы», как чуть иронически их называла сама хозяйка, журналисты, художники, фотографы из новой и старой эмиграции. В основном из новой. С некоторыми Андрей уже успел хорошо познакомиться, эти были уже «приятелями». Но своих друзей по Москве — Генриха, Любу и Игоря — Андрей и Лена здесь не увидели. Американцы представляли как профессорско-славистскую элиту, так и иные круги.
Всё было организовано по американскому принципу самообслуживания — каждый подходил к столу и брал то, что хотел. Гости разбились на группы, но переходили из одной группы в другую.
Виктор Лесицкий, лохматый журналист из новой эмиграции с радиостанции «Свобода», подошёл к Андрею, подмигнул ему, отхватил кусок колбасы, опрокинул в себя виски, опять подмигнул и спросил:
— Ну, как тебе аборигены?
— Ещё не совсем привык.
— Всё бы ничего, но много идиотов, — тихонько шепнул Виктор. — Не люблю оптимистов. Но если оптимисты ещё и идиоты, хуже быть не может.
— Разве среди них есть оптимисты? Не встречал.
— Смотря в каких кругах, старик. На улице, в метро, конечно, оптимистов не встретишь. Оптимист здесь разъезжает на «Кадиллаке» последней модели.
— А с интеллигенцией-то настоящей ты сталкивался?
— Ну, это уж по твоей части. Я здесь два года уже торчу, но, если честно, стоящих не встречал. Ни днём ни ночью.
И Виктор опять хлопнул вискаря. Потом сказал:
— А вот, между прочим, видишь этого пожилого, худого, высокого джентльмена в углу?
— Вижу.
— А ты знаешь, он откуда?
— Из ЦРУ, что ли?
— Из ЦРУ… — пренебрежительно усмехнулся Виктор. — Бери выше. В общем, приглядывайся, старик. Тут зевать нельзя. Я только для виду заливаюсь виски. А так — хватай и рви, пока жив.
Лену между тем отозвала в сторону хозяйка, показывая переведённые ею с русского книги.
— Вы знаете, ваш муж — настоящий писатель. Поздравляю, — тихонько, как бы между прочим, сказала она ей. — Я читала его рукопись. Здесь все ваши эмигранты хотят публиковаться, но писателей среди них я пока не обнаружила. Кроме Саши Соколова. Но Андрею будет трудно.
— Почему? — испугалась Лена.
— Потом поймёте.
Лена отошла от неё с каким-то болезненным, тяжёлым предчувствием, которое она потом заставила рассеяться. Споры, разговоры, совсем неожиданные для Андрея и Лены, разгорались то в одной, то в другой группе. На некоторые из них они довольно нервно реагировали. Почти все американцы свободно говорили по-русски. Но Лена всё-таки успела шепнуть Андрею о мнении великой переводчицы…
Под конец вечера, когда гости стали уже потихоньку расходиться, к Андрею вдруг подошёл тот самый высокий молчаливый джентльмен, на которого указал ему Виктор. Мгновенно Андрей обратил внимание на его лицо: оно явно было не американским, почти определённо европейским — не было на нём этой особой печати примитивизма и пассивности. Андрей знал европейские лица по Вене. Незнакомец своеобразно говорил по-русски.
— Мы так и не познакомились на приёме, — сказал он. В его речи даже сквозили русские интонации. — Меня зовут Рудольф Бак. А вы Андрей Кругов?
— Да, — произнёс несколько ошеломлённо Андрей.
— Знаете, я хотел бы с вами поговорить. Разрешите пригласить вас завтра в ресторан. Приходите один, без супруги. Будет мужской разговор.
И он назвал Андрею адрес.
9
— Я боюсь, что он предложит тебе что-нибудь политическое, — взволнованно говорила Лена. — Надо придумать какую-нибудь лояльную отговорку. Если откажешься по-глупому, то ещё попадёшь в какой-нибудь чёрный или получёрный список. Я слыхала, есть такие. Останемся без работы, а главное, твоим книгам не дадут ходу. Для чего мы тогда уезжали?
— Ты думаешь, может дойти до этого?
— До всего может дойти.
Она металась по их одинокой комнате на пятнадцатом этаже гостиницы.
Целых два часа они ломали голову, анализируя те или иные варианты. Отбрасывали одно, принимали другое, но в одном соглашались: нельзя давать себя использовать.
— Приезжай обратно скорее, — напутствовала его Лена, поцеловав.
Ресторан не бросался в глаза, но внутри был изыскан.
— Андрюша, Андрюша, сюда, сюда! — Рудольф махал ему рукой из глубины зала.
Андрея вновь поразило, насколько свободно этот человек говорит по-русски. Впрочем, уже потом он узнал, что Рудольф так же свободно владеет ещё пятью-шестью языками.
Столик был на двоих, немного в стороне, и, когда Андрей подошёл, лицо Рудольфа опять врезалось в его сознание; слишком необычное — уже седые волосы, но полные ума и жизни глаза. Впрочем, в глазах, в их заглубине, мелькало иногда что-то зловещее, но не в смысле угрозы, а само по себе.
— А я ведь, как вы, мой друг, уже, конечно, догадываетесь, много раз бывал в Москве, — начал Рудольф. — И, кстати, читал ваши произведения в самиздате. Не в моем духе, но хорошо. На мой взгляд, им недостаёт жестокости. Не забывайте, мы в XX веке. Но, самое главное, есть талант, большой талант, это бесспорно. Есть некоторое сокровище, которым вы владеете и которое по-разному можно употребить. Не правда ли?
«Ну, начинается», — подумал Андрей.
Он был так напряжён, что совсем не замечал изысканной еды, расставленной перед ним. Рудольф заметил это. Он сделал лёгкое движение рукой.
— Бросьте. Расслабьтесь. Я отлично знаю, о чём вы сейчас думаете, — он смотрел прямо в лицо Андрею. — Но вы ошибаетесь, мой дорогой друг. Наш разговор будет совсем на другую тему, а главное, другого направления. На очень приятную для вас тему. Разговор будет о России.
— О России?
— Да, а что? Уж не станете ли вы уверять меня, что вы не любите эту страну?
— Но…
— Только без «но». По одной вашей реакции на некоторые замечания на нашем вчерашнем вечере только идиот мог не понять, как вы относитесь к России. Хотя речь шла всего лишь о её прошлом, об Иване Грозном. Да, по некоторым вашим репликам и вашей жены видно: жива, жива ещё матушка-Русь… Вы ещё пытались не выдать себя. — Рудольф расхохотался и выпил вина. — Ладно, будем говорить предельно дружелюбно и предельно откровенно. Понятно, почему вы уехали и что вы любите. А теперь с моей стороны: частично, по совместительству, я представляю институт, который изучает Россию, не только Советский Союз и не только РСФСР, но и прошлую Россию, Россию в
