Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
Французов, его готовили к тому, чтобы он возжелал титула Императора Запада, к которому он втайне и стремился, что стало не самой малой из причин, толкнувших его перейти границы возможного и, перейдя их, погибнуть.
Непредвиденное сопротивление Камбасереса привело в замешательство Первого консула, который, скрыв свое нетерпение, сказал коллегам, что не будет ни во что вмешиваться и предоставит брожение умов естественному ходу вещей. Они расстались, недовольные друг другом, и Камбасерес, возвратившись к середине ночи с Лебреном в Париж, сказал ему такие слова: «Свершилось, монархия восстановлена, но у меня предчувствие, что здание будет недолговечно. Мы воевали с Европой, чтобы дать ей республик, дочерей Французской республики. Теперь мы будем воевать, чтобы дать ей монархов, сыновей и братьев нашего, и изнуренная Франция в конце концов не выдержит этих безумных предприятий».
Но неодобрение Камбасереса было молчаливым и бездеятельным. Он позволил Фуше и его подручным действовать по их усмотрению. И им вскоре представился превосходный случай. В Сенате заслушали доклад великого судьи о кознях английских агентов Дрейка, Спенсера Смита и Тейлора. На этот правительственный доклад следовало ответить, и Сенат назначал комиссию, чтобы выработать проект ответа. Сенатские заправилы, найдя обстоятельства благоприятными, убедили сенаторов, что пришло время проявить инициативу в деле восстановления монархии, что Первый консул колеблется, но следует победить его колебания, разоблачив существующие пробелы в нынешних установлениях и указав ему способы их заполнить. В частности, учреждения Франции страдают неполнотой в двух отношениях. Во-первых, отсутствует суд по государственным преступлениям, и их вынуждены передавать в суды недостаточной и слабой юрисдикции. Во-вторых, управление Францией зиждется на подчинении единому главе, а это вечное искушение для заговорщиков, которые думают, поразив главу, уничтожить с ней всё. Этот-то двойной недостаток и следует раскрыть мудрости Первого консула, чтобы вызвать его содействие а, при необходимости, и инициативу.
Двадцать седьмого марта, через день после вышеупомянутых слушаний, Сенат собрался на обсуждение проекта ответа. Фуше и его друзья всё подготовили, не предупредив Камбасереса, который обычно председательствовал в Сенате. Кажется, они не предупредили и Первого консула, дабы подготовить ему приятный сюрприз. Сюрприз оказался далеко не столь же приятен Камбасересу, который с изумлением выслушал проект комиссии. Тем не менее он сохранил бесстрастный вид под многочисленными взглядами, устремленными на него, ибо все хотели знать, достаточно ли подходит всё это Первому консулу, чьим конфидентом и помощником его все считали. При чтении слышался легкий, но ясно различимый ропот в одной части Сената; тем не менее проект приняли подавляющим большинством и на следующий день должны были вручить Первому консулу.
Едва покинув заседание, Камбасерес, уязвленный тем, что его не предупредили, написал обо всём происшедшем довольно прохладное письмо Первому консулу в Мальмезон, не явившись туда лично. На следующий день Первый консул вернулся в Сенат, но перед приемом пожелал объясниться с обоими коллегами. Он казался удивленным стремительностью демарша и будто застигнутым врасплох.
«Я недостаточно размышлял, – сказал он Камбасересу, – мне нужно еще с вами посоветоваться, с вами и с другими, прежде чем я приму решение. Я скажу Сенату, что мне надо подумать. И я не хочу ни официального приема, ни обнародования этого послания. Не желаю ничего выпускать наружу, пока не приму окончательного решения».
На том и условились, и это было исполнено в тот же день.
Первый консул принял Сенат и, устно поблагодарив его членов за свидетельство преданности, объявил, что ему нужно время для размышления о предмете, представленном его вниманию, прежде чем он сможет дать публичный и окончательный ответ.
Хоть и свидетель и молчаливый сообщник всего происходящего, Первый консул был почти опережен в своих желаниях. Нетерпение его сторонников превзошло его собственное, и, по всей видимости, он чувствовал себя неготовым. Так, он не обнародовал акт Сената, хотя соблюсти абсолютную тайну не удалось; но, за отсутствием официального демарша, всегда возможно отступить, если вдруг встретится неожиданное препятствие.
Прежде чем отрезать себе путь к отступлению, Первый консул хотел быть уверенным в армии и в Европе. В глубине души он не сомневался ни в той, ни в другой, ибо первая его любила, а вторая – боялась. Но желать, чтобы товарищи по оружию, проливавшие кровь за Францию, а не за одного человека, признали его своим государем, значило требовать от них жестокой жертвы. А ожидать от законных государей Европы, чтобы они приняли за равного солдата, который лишь несколько дней назад обагрил руки кровью Бурбонов, значило рассчитывать на особое снисхождение. Хоть и нетрудно было предвидеть ответ, продиктованный могуществом этого солдата, благоразумнее было убедиться заранее.
Первый консул написал генералу Сульту и другим генералам, которым более всего доверял, спрашивая их мнения о предлагаемых переменах. Он еще не принял решения, говорил он, думает о том лишь, как будет лучше для Франции, и хочет, прежде чем решиться, знать мнение своих полководцев. Он не сомневался в ответе, но ожидаемые заверения в преданности смогли бы по крайней мере послужить примером и воодушевить прохладные или строптивые умы.
Снисходительность Европы, хоть и вероятная, вызывала куда больше сомнений. С Великобританией шла война, значит, и думать о ней не следовало. Новые отношения с Россией позволяли вообще к ней не обращаться. Оставались Испания, Австрия, Пруссия и княжества. Испания слишком слаба, чтобы отказать ему в чем бы то ни было; но пролитая кровь Бурбона требовала подождать несколько недель, прежде чем обратиться к ней. Глубокое безразличие Австрии ко всему, что не задевало ее интересов, не стало неожиданностью. Но в деле этикета она была капризна, придирчива и ревностна, ибо представляла один из старейших и именитых дворов. Не так просто заставить главу Священной Римской империи пополнить список государей еще одним императором – ибо предпочтение было отдано именно этому титулу, звучавшему величественнее и воинственнее королевского.
Легче всего было расположить к себе Пруссию, несмотря на ее недавнее охлаждение. Так, в Берлин немедленно послали гонца, с приказом Лафоре встретиться с Гаугвицем и узнать у него, может ли Первый консул надеяться быть признанным королем Пруссии в качестве наследственного Императора Французов. Спросить молодого короля следовало так, чтобы он живо ощутил пылкую благодарность к горько обиженной на него Франции. Лафоре приказали не оставлять никаких следов этого демарша в архивах миссии. В отношении Австрии употребили имевшееся под рукой средство, прощупали Кобенцеля, который демонстрировал Талейрану неумеренное желание понравиться Первому консулу. Талейран как нельзя лучше подходил для таких переговоров. Он получил от Кобенцеля самые удовлетворительные слова, но ничего определенного. Для полной уверенности следовало писать в Вену.
Таким образом, прежде чем ответить Сенату, Первому консулу пришлось ждать около двух недель и позволять творцам его нового величия делать их
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
