Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
щедро осыпал бы ее славой и богатством, и она не хотела отказывать ему в титуле, более всего тешащим его честолюбие. Всех останавливало только одно затруднение – вновь пустить в обиход запретные слова и отвратиться от других слов, с энтузиазмом усвоенных. Небольшая предосторожность в выборе титула будущего монарха облегчала дело: трудность можно было обойти, назвав его императором, а не королем. И вызволить общество из затруднения никто не мог лучше, чем бывший якобинец Фуше, взявший на себя труд подать пример и господину, и подданным, и первым произнести слова, которые не осмеливались произнести другие.
Первый консул видел, что происходит, одобрял, но делал вид, что ни о чем не ведает. Сначала Фуше обговорил всё с первыми лицами Сената. Предоставить французским газетам инициативу побоялись: их полная зависимость от полиции сообщила бы их мнению явно заказной характер. Но благодаря тайным агентам в Англии в некоторых английских газетах появилось сообщение, что после последнего заговора генерал Бонапарт стал беспокоен, мрачен и грозен; что все в Париже живут в тревоге; что это естественное следствие формы правления, при котором всё держится на одном человеке, и что миролюбивые люди во Франции желают установления наследственной передачи власти в семье Бонапарт, дабы придать существующему порядку вещей недостающую ему стабильность. Так, английская пресса, обыкновенно используемая для очернения Первого консула, на сей раз послужила его честолюбию. Эти статьи, перепечатанные и прокомментированные, вызвали весьма живую реакцию и подали ожидаемый сигнал. В то время существовало несколько избирательных коллегий, созывавшихся в Йонне, Варе, Норе, Верхних Пиренеях и Руре. От них, как и от муниципальных советов больших городов – Лиона, Марселя, Бордо и Парижа, – было нетрудно добиться нужных воззваний.
В воскресенье 25 марта, через несколько дней после смерти герцога Энгиенского, Первому консулу представили несколько обращений избирательных коллегий. Адмирал Гантом, один из его преданных друзей, лично представил ему обращение коллегии Вара, председателем которой состоял. В обращении прямо говорилось, что недостаточно схватить, поразить и наказать заговорщиков, но необходимо путем учреждения обширной системы институтов закрепить власть в руках Первого консула и его семьи, обеспечив покой Франции и положив конец ее долгим треволнениям. На том же заседании зачитали и другие обращения, после чего случилось еще одно событие, более высокого порядка. Фонтан получил президентство в Законодательном корпусе и таким образом милостью семьи Бонапарт добился места, которого заслужил одними своими талантами. Ему поручили поздравить Первого консула с завершением бессмертного труда – Гражданского кодекса. Кодекс, плод стольких бессонных ночей, посвященных ученым занятиям, монумент сильной воле и всеобъемлющему уму главы республики, был завершен на текущей сессии, и признательный Законодательный корпус решил освятить память об этом событии, поместив в зале заседаний мраморный бюст Первого консула. Именно об этом и объявил Фонтан, произнеся такую речь:
«Гражданин Первый консул, огромная империя покоится уже четыре года под эгидой вашего могучего управления. Мудрое единообразие ваших законов еще более объединит ее население. Законодательный корпус хочет увековечить это памятное время: он принял решение установить ваш образ посреди зала заседаний, чтобы он вечно напоминал ему о ваших благодеяниях, долге и надеждах французского народа. Двойное право победителя и законодателя всегда заставляло умолкнуть иные голоса; всенародное голосование явилось тому подтверждением. Кто может еще питать преступную надежду противопоставить Францию Франции? Разделится ли она ради воспоминаний о прошлом, когда ныне она объединена интересами настоящего? У нее лишь один глава, и это вы; у нее лишь один враг, и это Англия.
Политические бури дали сбиться с пути даже мудрым. Но как только вы подали сигнал, все добрые французы последовали за ним; все пошли за вашей славой. Те, кто плетет заговоры на земле врага, безвозвратно отрекаются от земли родной; но что же они могут противопоставить вашему восхождению? У вас – непобедимые армии, у них – лишь пасквили и убийцы; и в то время как религиозные люди возвышают за вас голоса у подножия восстановленных вами алтарей, интриганы оскорбляют вас в безвестных бунтарских газетенках. Бессилие их заговоров доказано. Борьба с предназначениями судьбы будет делать их участь суровее с каждым днем. Пусть же они отступят перед неотвратимым движением, охватившим весь мир, и пусть поразмыслят в тишине о причинах падения и возвышения империй».
Это торжественное отречение от Бурбонов перед лицом нового монарха стало хоть и непрямым, но самым значительным из обращений. В то же время не хотели ничего обнародовать прежде, чем высший орган государства Сенат не совершит первый шаг.
Чтобы добиться этого, нужно было договориться с Камбасересом, руководившим Сенатом, и обеспечить его добрую волю; не то чтобы опасались какого-то сопротивления с его стороны, но даже его простое неодобрение, пусть и молчаливое, стало бы настоящим препятствием в обстоятельствах, когда важно было всеобщее воодушевление.
Первый консул приказал вызвать Лебрена и Камбасереса в Мальмезон. Лебрен, убедить которого было легче, пришел первым. С ним не пришлось прилагать усилий, ибо он был решительным сторонником монархии, а тем более под верховной властью генерала Бонапарта. Камбасерес, недовольный происходящими приготовлениями, прибыл, когда беседа с его коллегой Лебреном уже весьма продвинулась. Первый консул, поговорив о брожении умов, будто он не имел к нему отношения, поинтересовался мнением второго консула по столь волнующему всех вопросу восстановления монархии.
«Я так и знал, что речь об этом, – отвечал ему Камбасерес. – Вижу, что всё к тому идет, и сожалею». – И, плохо скрывая недовольство, примешанное к благоразумным доводам, Камбасерес изложил Первому консулу свое мнение. Он изобразил недовольство республиканцев, которые лишатся таким образом даже своей химеры;
роялистов, возмущенных тем, что на вновь воздвигнутый трон дерзнут посадить не Бурбона; показал, что, встав на опасный путь возврата к старому режиму, можно зайти так далеко, что вскоре останется лишь подменить одного человека другим, чтобы восстановить прежнюю монархию. Он привел слова самих роялистов, вслух похвалявшихся, что генерал Бонапарт – предтеча, призванный подготовить возвращение Бурбонов. Он показал неуместность очередных перемен, не имеющих иной пользы, кроме пустого титула, ибо власть Первого консула в настоящее время уже безгранична, и заметил, что нередко название вещей менять опаснее, чем сами вещи. Он сказал и о том, как трудно будет добиться от Европы признания новой монархии, а от Франции – усилий для третьей войны, если придется прибегнуть к этому средству, чтобы завоевать признание старых европейских дворов. Наконец, он привел еще множество доводов, превосходных и посредственных, в которых, тем не менее, сквозил неординарный ум этого человека. Однако Камбасерес не решился привести наилучший довод, который хорошо знал; а именно: если вновь удовлетворить это огромное честолюбие, остановиться будет уже невозможно, ибо, жалуя генералу Бонапарту титул Императора
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
