что достаточно поддержал собрата в минуту горя и что теперь можно вернуться к прерванному отдыху:
— Ладно, ступай к своим. Ждут ведь. Погуляете маленько, а я здесь посижу, подожду магистра.
Жоффруа, Лео и остальные отправились, куца велел секретарь, и пусть ожидание утомляло, но в жаркий день томиться ожиданием в саду гораздо приятнее, чем в душной и зачастую тесной приемной.
Сады великих магистров, располагавшиеся вокруг их резиденции, были прекрасны! Разумеется, время и турки не пощадили их, однако известно, что они, словно у папы римского или иных влиятельных итальянских церковных и светских магнатов, были украшены античными мраморными статуями, в изобилии периодически извлекаемыми на свет божий из подземных глубин Родоса.
Д’Обюссон, хоть и глава монашеского ордена, и князь Церкви, имел незашоренный ум, поэтому любил и ценил прекрасное во всех его проявлениях, чем, естественно, раздражал упертых церковников вроде известного родосского проповедника — брата Антуана Фрадэна, который упрекал д’Обюссона в недостаточном усердии по насаждению мракобесия на острове.
Нельзя сказать, чтоб магистру было не до улучшения нравственного состояния своих подданных. Напротив, и до, и особенно после Великой осады он усердно и порой жестко боролся с родосской безнравственностью в различных ее проявлениях. Например, серией декретов 1483 года магистр ополчился на прелюбодеек и прелюбодеев, а также сводников, гомосексуалистов и игроков, грозя сожжением заживо. А ввиду того, что в мирное время мусульманские купцы, прибывавшие на Родос, заводили связи с христианками, последним стала грозить смерть за связь с мусульманином, а также евреем.
Касательно последних, д’Обюссон в 1502 году задумал было окрестить их всех под угрозой высылки и конфискации имущества, однако осуществить задуманное не успел. Но он весьма справедливо полагал, что разбивать мраморных Афродит, на чем настаивали всяческие "ревнители", стало бы признаком дурного вкуса, воспитания и полной ограниченности.
— Это же идолы языческие! — трепеща от гнева, бывало, ярился Фрадэн.
— Помни слова святого апостола Павла о том, что идол есть ничто, — тихо улыбаясь, говаривал магистр. — Кроме того, я же не поклоняюсь им, не воскуряю фимиам и не приношу жертв.
— Сам помни, что нельзя быть теплохладным, как ангел Лаодикийской церкви! Что сказал ему Господь? "Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если б ты был холоден или горяч!" Терпение к идолам перейдет и в их почитание!
Но что разговаривать с идиотом? Бесполезно. Впрочем, даже сам премудрый царь Соломон не мог разрешить этой задачи и записал в "Притчах": "Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему". Тот же Соломон проницательно заметил: "Лучше встретить человеку медведицу, лишенную детей[7], нежели глупца с его глупостью… В уши глупого не говори, потому что он презрит слова твои". Вот так.
Однако мы опять увлеклись. К вышесказанному добавим лишь то, что двор и резиденция великого магистра иоаннитов, в культурологическом смысле, были, как и итальянские дворцы, глотком живительного воздуха Ренессанса, до которого дворам и властителям прочей Европы было еще ох как долго и далеко.
Во почему Лео, прибывший из Англии, в отличие от своих спутников, оказался изумлен всем увиденным. Он не мог налюбоваться на чудесное искусство древних, а любительское собрание улема Гиязеддина, выкопанное в Иераполисе, уже не казалось чем-то впечатляющим.
Что именно мог увидеть молодой англичанин в садах великого магистра — приходится только догадываться. Ни описаний, ни хотя бы просто каталога магистерской коллекции не сохранилось. Предполагать? Можно, но дело это неблагодарное.
Только каким-то шестым чувством можно постичь сквозь смутную дымку призрачного времени, что могло быть у д’Обюссона, глядя на Лаокоона и на Фарнезского быка, а также на родственные родосской школе скульптурные образцы — например, Медузу горгону в Дидимах.
Насилие и страсти, навеки запечатленные в камне, боль физическая и духовная, и вместе с тем ее преодоление, пресловутый катарсис — душевное воскресение через страдания. Та же Медуза — страшное пугало из древних мифов и детских сказок, змееволосая летающая дева, обращающая в камень всех одним своим взглядом, но лишь в дидимском барельефе видна вся бездна ее страдания. Пухлощекая, с ямочкой на подбородке, затравленным взглядом смотрит она на окружающий мир, ужасаясь учиненному над ней двойному насилию. Во-первых, физическому, которое сотворил над ее цветущей, беззаботной юностью владыка морей Посейдон, а во-вторых, моральному, когда с ведома беззаботных олимпийцев свершившаяся с Медузой беда обратила ее в чудовище, мстящее всем невинным за свое горе. Только высочайшее искусство мастера могло заставить безжизненный камень рассказать вдумчивому человеку всю трагедию этой несчастной.
Кто еще мог находиться в магистерском саду? Наверняка не все, собранное там, было шедевральным и высокохудожественным. Были и "штамповки", которые существовали во все времена.
Обзор греко-турецких музейных собраний скульптур позволяет выделить широко распространенные типы статуй. Часто встречаются копии лисипповской статуи отдыхающего Геракла, мускулистого, с окладистой бородой, опирающегося на свою палицу и держащего за спиной три волшебных яблока из сада Гесперид. А что касается Родоса, то не мог остров обойтись без изваяний этого героя-труженика древнегреческой мифологии, поскольку линдосская храмовая хроника оставила для нас запись о посещении Гераклом Линдоса (одного из трех древнейших городов Родоса). К тому же сын Геракла, Тлеполем, был царем Родоса, откуда отплыл на Троянскую войну и, увы, пал в сражении.
Не раз можно видеть в музеях и копии другой известной статуи — три юных грации (или хариты), олицетворявшие мир, гармонию и красоту: юные нагие богини стоят рядом, обнявшись за плечи. Эти дщери Зевса — Эв-фросина, Талия и Аглая — были Родосу не чужие. Считалось, что они родом с островка Сими, находящегося на расстоянии в 21 милю к западу.
Бог солнца и покровитель острова Родос — Гелиос — тоже вполне мог стоять в садах магистра. Одна из его голов, имеющая преизрядное портретное сходство с Александром Македонским, хранится ныне в местном археологическом музее. В ней сзади проделаны по кругу отверстия, в которые вставлялись золотые (или позолоченные) лучи.
Согласно сказаниям побывала на острове и богиня любви Афродита, страшно покарав заносчивых и дерзких сыновей Посейдона, оскорбивших ее. И если даже доныне дошли две ее родосские статуи, значит, в прежние времена их было огромное количество. Наиболее часто встречаются в греко-турецких собраниях два ее типа, известных по более поздним образцам как Венера Милосская (обнаженная по бедра) и Венера Медицейская (нагая полностью, небрежно прикрывающая перси рукой).
Также не могла не появиться в магистерском саду мраморная Афина — скромная девственница в греческом шлеме с гребнем, воинском нагруднике, с копьем, щитом, и, конечно же, с неразлучным еще с Крита змеем.
