зарывай его в землю. Там и так находится много того, что кому-то и когда-то так и не пригодилось.
Я его послушался. Вуз окончил и поехал по направлению в провинциальный театр. Малевал декорации, создавал костюмы, даже освоил профессию художника по гриму. Словом, наполнил рутиной все свои дни, не позволяя себе ни на минуту задуматься о том, что когда-то потрясло все основы моего размеренного существования. Женился. На актрисе нашего же театра. Правда, она очень скоро ушла от меня к более успешному мужчине, чем я. Он блистал на сцене, играя героев-любовников, а о моём же существовании театралы могли узнавать лишь из театральных афиш. Там, в скромной графе, в самом низу афиши, где полагается указывать имя художника-постановщика, стояла моя фамилия.
***
А потом я всё же вернулся в Баку. Вновь поселился на всё той же даче. Вроде всё было точно так же, как когда-то. Новым было лишь то, что я начал писать гранаты. Ну, почти как тот художник, в мансарде которого меня настигла моя катастрофическая любовь. Я много чего узнал об этом замечательном человеке. Его биография, конечно же, была достойна самого сентиментального романа. Если бы кто-то мог хорошенько расписать всё это, то молоденькие девушки рыдали бы в голос, поражаясь всем тем испытаниям, которые вы пали на долю его семьи.
Оказывается, его отец был очень талантливой личностью. И он попал в тот список избранных, по которому в начале двадцатого века свыше сотни юношей отправились учиться в европейские университеты. Он стал прекрасным инженером и влюбился в хорошенькую француженку. Женился на ней. У них родился сын. А потом они втроём вернулись в Баку.
Именно здесь спустя несколько лет и появился на свет этот знаменитый художник. А затем случилось то, что неизменно постигало всех, кому довелось учиться в разных-всяких там Европах. Грянул тридцать седьмой год. Отца объявили иностранным шпионом и сослали в Сибирь, а его мать, как жену врага народа, сослали в Среднюю Азию. Каким-то чудом подруге их матери удалось сберечь этих мальчиков от того, чтобы они оказались в детском доме. Ну, кто его знает, может быть, в силу массовости репрессий детские дома были настолько переполнены, что их практически никто и не искал.
Большая любовь и огромная трагедия в этой семье оказались самыми близкими соседями. Они смогли пережить все эти тяготы. Отец вернулся из Сибири, и его отправили строить Мингечаурскую гидроэлектростанцию, а мать, выжившая исключительно благодаря тому, что она умела прекрасно шить и сооружать фантастические шляпы из любого подручного мате риала, вернулась в Баку.
Удивительно, что несмотря на все эти трагические события, все работы этого художника преисполнены света, добра и красоты. Недаром всё его творчество часто называют искусством сотворения праздника. В нём французский шик прекрасно сочетался с благородством старинного дворянского рода. Да и художником он был от бога. А ещё он был очень плодовитым художником. С удовольствием дарил свои работы. Их немало в домах у старых бакинцев. А потом он оказался настоль ко востребованным на Западе, что уехал отсюда. Умер во Франции. Там его и похоронили.
В Баку у него есть две удивительные мозаики. По прямой линии их отделяет друг от друга ничтожно малое расстояние. Одна из них располагается в детском театре, и в ней отражено всё многообразие магического мира сказок. А другая мозаика создана на стене в здании парламента. На ней нашла своё достойное отражение чарующая всех нас красота нашей родной земли. Словом, это два лика одного большого таланта, в творчестве которого вымысел и реальность всегда смело шли рука об руку.
***
Я почему-то всё время думаю. А это очень и очень вредно. Всё это я очень хорошо понимаю, но тем не менее размышляю о чём-то даже тогда, когда стою за мольбертом и, казалось бы, ничто не должно меня отвлекать от работы. В результате этих раздумий я почему-то постоянно прихожу к каким-то банальным выводам о том, что война и праздник являются теми двумя полюсами жизни общества, без которых жизнь просто невозможна. Все знают, что праздник — это хорошо, а война — это плохо. Но, как ни странно, у них есть и что-то общее.
На войне человек свободен от запретов, налагаемых обычаями и воспитанием. Он смеётся над смертью, потому что именно смех лучше всего защищает его от страха. Но он смеётся и на празднике. Но уже совсем по-другому. Аналогии между войной и праздником очень глубоки и, как это ни парадоксально, именно война и праздник являются простейшими формами любви к жизни. Тот француз, что был в бакинской мастерской, прошёл сквозь горнило войны. И именно в силу своего боевого прошлого умел ценить настоящий праздник.
Вся эта фантастической силы любовь к жизни, конечно же, и вызвала интерес того француза к живописи нашего земляка. Ведь у того на полотнах энергия била ключом. Ну почти так же, как нефть из бакинской земли. А это завораживало. К тому же ещё давало надежду на понимание той иррациональной сути бытия, которую так трудно постичь какими-то рациональными подходами и методами.
Прошло полгода. Стояла ранняя весна. В моём саду цвели абрикосовые деревья. Было тепло и хорошо. И вдруг через мой порог вновь перешагнул этот человек. Вместе с ним пришла женщина. Очень красивая женщина. Эта прекрасная пара на фоне цветущих деревьев выглядела почти как сказочное видение. Но всё впечатление портило выражение их лиц. Оно было просто никакое. На них не было отражения горя или трагедии, радости или печали. Казалось, что какой-то великий мастер сначала выписал их лица, а потом взял и стёр прекрасные черты, оставив лишь какие-то намёки и полунамёки. И этот мужчина вновь задал мне всё тот же вопрос:
— Мы можем поговорить?
У меня было такое ощущение, что я повторно смотрю свой какой-то очень старый сон. Я снова заваривал чай. Разливал его в стаканы. Почему-то мои гранёные стаканы вызвали странную улыбку у этой женщины. Когда я захотел что-то объяснить, она сказала:
— Как это необычно. Такое теперь уже редко увидишь. А вы знаете, что это уже раритет. Говорят, что такой стакан много лет тому назад придумала Мухина. Ну та самая знаменитая скульптор, что создала «Рабочего и колхозницу». Я всегда жалею о том, что никто так и не создал музей быта советского периода. Если бы он был, ваш стакан мог там занять весьма по чётное место.
— Ну зачем уж так сразу музей. Сходите в ресторан «Ширваншах».
