Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Тропинки можно найти практически во всех частях нашего огромного, странного, непостоянного, отчасти прирученного, но все еще потрясающе дикого мира. На протяжении всей своей истории мы прокладывали тропинки, чтобы ориентироваться в путешествиях, передавать сообщения, отсеивать лишнее и сохранять знания. В то же время тропинки сформировали наши тела, изменили ландшафты и трансформировали культуру.
В суете современного мира мудрость тропинок важна как никогда, а по мере расширения еще более запутанных компьютерных ее значение будет только возрастать. Чтобы уверенно ориентироваться в современном мире, необходимо понимать, каким образом мы создаем тропинки и как они, в свою очередь, создают нас.
Первая глава
Только оказавшись в дикой и непролазной лесной глуши, можно в полной мере осознать всю важность тропы. Существуют вполне объективные причины, по которым почти полторы тысячи лет, в период с падения Рима и до наступления расцвета романтизма, мало что вызывало в европейском сознании больший ужас, чем перспектива оказаться в «непроходимой» или «непролазной» глуши. Данте метко описал ощущения человека, оказавшегося в «диком, суровом и непроходимом» лесу, как «чуть менее горькие, чем смерть».
Пятьсот лет спустя, когда дикая природа Западной Европы была уже полностью укрощена, романтик лорд Байрон декламировал: «Есть наслажденье в бездорожных чащах». В то время считалось, что по-настоящему «непроходимая глушь» сохранилась только на других континентах, – например, в Северной Америке, где это словосочетание сохраняло актуальность и в девятнадцатом веке.[2] Неосвоенные территории Северной Америки стали символизировать негостеприимные и далекие земли – холодные, суровые и нецивилизованные. В 1851 году на юбилее Бостонской железной дороги политик Эдвард Эверетт описал земли между Бостоном и Канадой как «жуткую глухомань, нетронутые человеком реки и озера, непроходимые болота и мрачные леса, заходя в которые, содрогаешься от ужаса…»
На земле до сих пор сохранились уголки нетронутой дикой природы, и по крайней мере некоторые из них действительно способны наводить ужас. Я был в одном из таких мест. Оно находится в северной части ледникового фьорда Вестерн-Брук-Понд на острове Ньюфаундленд в самой восточной провинции Канады. Отправляйтесь туда, если хотите понять, о чем я говорю.
Чтобы пересечь стигийские воды фьорда, мне пришлось нанять лодку. Капитан сказал, что вода за бортом настолько чистая (в терминах гидрологии, ультраолиготрофная), что иногда кажется, что ее там нет вовсе; еще он сказал, что эта вода не проводит электрический ток, поэтому у него постоянно возникают проблемы с датчиками современных насосов.
Капитан высадил меня вместе с четырьмя попутчиками в дальней части фьорда, рядом со входом в длинное глубокое ущелье, откуда несколько едва заметных звериных тропинок вело через густые папоротниковые джунгли к гранитной скале, разделенной на две части водопадом. Это был мой первый поход после возвращения домой с Аппалачской тропы. Я был полон сил, а рюкзак за спиной казался невесомым. Я быстро пробирался сквозь высокие заросли папоротника и вскоре легко оторвался от других хайкеров. Забравшись на вершину склона, я увидел перед собой широкое зеленое плато. Тропинка, по которой я поднимался, на этом месте резко прерывалась. Взмокнув от пота после крутого подъема, я присел передохнуть на край скалы и свесил ноги вниз. С западной стороны плато заканчивалось крутым обрывом, который через несколько сотен футов исчезал в темно-синих водах фьорда.
Я сидел и смотрел на хайкеров, которые цепочкой медленно поднимались на вершину скалы. Оказавшись наверху, они направились по более живописному маршруту на юг. Видя, с каким трудом они тащат тяжелые рюкзаки, я почувствовал полную уверенность в своих силах. Я поднялся, и держа карту с компасом в руках, двинулся на север. Ничего сложного, думал я. Всего шестнадцать миль.
Вскоре от былой уверенности не осталось и следа. Кто-то может подумать, что человек, привыкший всю жизнь ходить по четко оформленным маршрутам, – например, по лесным тропинкам или траволаторам в аэропортах, должен был бы по достоинству оценить возможность идти куда глаза глядят. Ничего подобного. Кровь бешено стучала в висках, мешая сосредоточиться. Я был абсолютно один и не имел никаких средств связи, за исключением выданного сотрудниками парка радио-маячка, похожего на большую пластиковую таблетку с торчащим из нее проводком. Меня заверили, что если я вовремя не вернусь назад или не дам о себе знать, то через двадцать четыре часа рейнджеры парка обязательно начнут искать меня по его сигналу. Похоже, это устройство было предназначено для поиска трупов, а не заблудившихся туристов.
Однако больше всего изматывала необходимость принимать на каждом шагу неочевидные решения. Даже имея примерное представление о своем местонахождении, я постоянно задавался вопросом, а что делать дальше: идти в гору или под гору? наступать на эту кочку или на ту (а вдруг они обе не выдержат мой вес и я провалюсь в болото)? прыгать по камням вдоль озера или продираться через кустарник? В каждом случае существовало множество вариантов прохождения маршрута, вот только одни решения, как в математике, были элегантными и потому правильными, а другие – нет.
Мои навигационные проблемы многократно усугублялись тем, что жители Ньюфаундленда называют tuckamore – рощами низкорослых, искривленных сильными ветрами елей и пихт. Издалека эти деревья похожи на сборище горбатых, покрытых колючками ведьм. Как и большинство других эльфийских деревьев, они могут расти сотни лет и не доставать вам даже до подбородка. Низкий рост они компенсируют невероятной жесткостью.
За время похода эти рощи вставали на моем пути бесчисленное множество раз. Обычно я бросал взгляд на часы и прикидывал, что прохождение займет минут десять, не больше. Я делал глубокий вдох и входил в густые зеленые заросли. Это было похоже на ночной кошмар. Внезапно мир мгновенно погружался во тьму, пространство хаотично искривлялось. Пока я яростно, шаг за шагом продирался вперед, ветки царапали меня до крови и вырывали бутылки с водой из карманов рюкзака. В отчаянии я пытался топтать и ломать ветки, чтобы хоть как-то отомстить им, но всё безрезультатно; они как ни в чем не бывало каждый раз снова разгибались. То тут, то там встречались следы карибу или лосей, но протоптанные ими узкие тропинки быстро исчезали или уходили в сторону. Увидев слева в просвете деревьев тонкий луч солнечного света, я менял направление и шел в его сторону только для того, чтобы упереться в очередную непроходимую лужу грязи. Это было похоже на блуждание по лабиринту. Мне не оставалось ничего иного, кроме как время от времени наклоняться и продолжать пробиваться сквозь стены.
В конце концов, окровавленный и обессиленный, я выбирался из очередной западни и смотрел на часы, которые показывали, что последние пятьдесят метров я прошел ровно за час.
Со временем, внимательно наблюдая за поведением лосей, я научился быстро находить самый простой выход из зеленых лабиринтов. Одна из лосиных хитростей заключается в том, чтобы двигаться вдоль ручьев и рек. Да, там больше грязи, но часто это оказывается самым удобным способом выбраться из чащи. Кроме того, при ходьбе лоси высоко задирают ноги, чтобы придавливать ветки к земле. Совершенствуя эту технику, я сделал невероятное открытие: ближе к концу похода я обнаружил, что когда вопреки здравому смыслу я наступал на самые толстые ветки елей и пихт, они подпружинивали и поднимали меня вверх, благодаря чему я мог идти по кронам деревьев, словно воин из китайского фэнтези уся.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
