бы разок заглянуть в глубь бездны. А что, если бросить спичку, — в самом деле рванет или все это враки? Потом ясный свет фонарика пронзит мрак пещеры. Роберт поправил висящую на парашютном шнуре длинную трубку рефлектора. Нажал кнопку. Даже на солнце проволочка излучала желтый свет. Удовлетворенный, он убрал палец.
Лаос прощался с ним, принося в этот последний день столько соблазнов: грот королей, поездку в деревню этих мео, а потом Тари — девушку, которая, обняв колени, будет ждать его на ступеньках веранды, в темных сумерках, наполненных стрекотом кузнечиков… Она непременно будет ждать. Роберт потянулся, мышцы напряглись под кожей, потемневшей от азиатского солнца.
Хонг Сават молчал, оберегая свое достоинство. Если офицер раскрывает рот, то только для того, чтобы отдать приказ или отругать, прочитать нравоучение. Болтливость ведет к панибратству. «Мы — не крестьяне, рассевшиеся на корточках вдоль дороги», — вспомнил Маляк сдержанное суждение командира. Как раз в этот момент майор неожиданно повернулся и показал на тропинку, ржавой полоской прочертившую травянистый склон. По ней шел полуголый человек, сильно загорелый, опоясанный лоскутом оранжевой, переливающейся на солнце материи. Он шел легкой походкой горца под черным, городским зонтиком, странно не соответствовавшим этому суровому пейзажу.
— Бонза, — показал майор пальцем, — они везде пройдут… В них не стреляют.
Потом он велел остановиться, чтобы пыль не летела монаху в лицо. Выбритое темя блестело под зонтиком словно политое водой. Брови и ресницы были старательно выщипаны. Запястья рук обмотаны толстыми хлопчатобумажными нитями.
Офицер вышел из машины и встал так, чтобы не наступить на тень монаха. Святой отец был рослым, мускулистым мужчиной с мрачным взглядом.
Хонг Сават обменялся с ним несколькими словами, показал куда-то пальцем. Отвечая, монах рубил воздух рукой, как мечом. Потом его бурые, налитые желчью глаза остановились на Маляке. Монах усмехнулся и поджал узкие губы, как будто увидел что-то нехорошее. Внезапно он надвинулся на Роберта, толкнул его рукой в грудь. Жест был недвусмысленный. Роберт порылся в карманах и вынул свежий, пахнущий типографской краской банкнот. Завтра он все равно улетит отсюда, а за границей эти деньги ничего не стоят… Разве что оставить себе на память.
Бонза полез за пазуху и вытащил моток грязных ниток, похожих на медленно падающие с раскаленного неба длинные паутинки, и, бормоча что-то, обмотал Маляку запястья. При этом монах не отрываясь смотрел на Роберта. В глазах его читалась гневная издевка, точно он совершал шутовской обряд, в который сам не верил.
Потом бонза повернулся и, не попрощавшись, двинулся в погоню за тенью высоко поднятого зонтика. В движении его босых, обожженных солнцем ног чувствовалась хищная сила.
— Что он говорил? — спросил майора Роберт.
— В деревне спокойно, можно смело туда ехать. Он не видел ни армейских подразделений, ни парашютистов.
— Нет, я спрашиваю — что он мне сказал? — Маляк поправил висящие концы толсто намотанных ниток.
— Обещал, что все твои желания исполнятся. Ты счастливчик. — Майор потер руки. — Оттого я с такой охотой и взял тебя с собой, что сам так считаю. Ты из тех людей, которых пуля не берет, которые даже из воды сухими выходят.
— Издеваешься? — набросился на него Маляк, хотя в душе был согласен с майором.
— Конечно, издеваюсь, — пожал тот плечами, — а нитки ты все же не выбрасывай, каждое благословение может пригодиться, даже когда его дает такой обманщик… Я ему не верю, мы не нужны им точно так же, как американцы. Но все же я придерживаюсь старых обычаев, оказываю ему уважение, хотя и не знаю, на кого он работает и что вынюхивает в нашем тылу. Если его нельзя привлечь на свою сторону, то пусть хотя бы не вредит, не следует делать его врагом, он и так готов им стать… Вот уверяет, что везде тихо… Так что заряди-ка, — приказал он солдату. Тот оттянул затвор пулемета, и металлическая патронная лента встала на место. — Ты тоже будь настороже, Коп Фен. Это для того, чтобы исполнилось благословение бонзы… Не бойся, счастье должно быть на нашей стороне.
Все трое засмеялись, словно им удалось с кем-то сыграть злую шутку. Роберту не понравилось их неожиданное веселье, ему казалось, будто лаосцы что-то от него скрывают; он общался тут с миром лишь через переводчика, отгороженный от него незримой стеной и вынужденный полагаться только на интуицию.
— Где ты оставил револьвер? — спросил майор.
— На кровати. Слишком жарко…
— Ты становишься настоящим буддистом.
— Я и так не стал бы стрелять, это ваше дело. У меня другие обязанности: блокнот, фотоаппарат.
— Многое я дал бы, чтобы узнать, что ты там пишешь.
— Могу тебе перевести, — предложил Маляк.
— А, перевести, — презрительно махнул рукой майор. — Поехали.
Но прежде чем водитель завел мотор, до них донесся глухой звук выстрела. Они замерли, прислушиваясь. Эхо в горах повторило выстрел.
— Это не в нас, иначе мы услышали бы свист пули. А вот на ходу не услышали бы, мотор заглушает, особенно если стреляют с расстояния в несколько сот метров, из засады. Чувствуешь удар, видишь кровь, а вокруг все спокойно, солнце, только трещат цикады.
— Иногда можно определить, откуда стрельба, по взлетевшим в том месте попугаям, — добавил водитель. Его медное лицо выражало туповатое доверие.
— Это был выстрел из охотничьего ружья, — успокаивающе сказал майор. — У меня ухо привычное, слишком часто в меня стреляли, чтобы я не мог отличить одно от другого.
— Охотник, это точно, — кивнул головой Коп Фен, но майор поводил стволом пулемета в разные стороны, проверяя, легко ли он ходит.
Взревел мотор, и джип покатился под гору, подпрыгивая на засохших колдобинах.
Разве нам что-нибудь грозит? Солнечные лучи поблескивают на металлической поверхности джипа, ветерок доносит запах разогретого машинного масла, пустых канистр, пропотевших мундиров и мирные запахи спящих полей. Не верю, не верю, чтобы они лезли под пули. Правда, люди здесь убеждены, что они снова вернутся в этот мир, что им предстоит еще много раз родиться, но уж я-то знаю, что человек живет лишь однажды… Да к тому ж еще жизнь — такая короткая, словно искра, высеченная между двумя необъятными безднами мрака. Сават знает: случись что со мной, штаб им устроит разнос. Поэтому они обо мне так заботятся. Я могу им быть полезен только живой, меня нельзя подвергать опасности. Может быть, майор для того и взял меня с собой, чтобы иметь предлог в любую минуту отступить, повернуть обратно без ущерба для своего авторитета. Ему легко будет объяснить: дескать, если бы мы были одни, я принял бы бой даже с более сильным противником, но из-за дорогого гостя
