продает! Вот же дрянь испорченная!
Если смотреть буквально, то выражение «испорченная дрянь» — ужасно грубое, но бабуля так называла мать постоянно.
— Свою родную дочь дрянью испорченной называет, а еще мать!
— А что не так? Все равно все умрут, всем в земле тухнуть-портиться. Какое ж это ругательство, я ж правду говорю.
Как бы то ни было, но после воссоединения с бабулей мы обосновались у нее. Нам уже не надо было постоянно переезжать с места на место, и жизнь стала понемногу устаканиваться. Бабуля никогда не упрекала маму за то, что та не нашла себе какую-то более доходную работу. Тем более что у нее самой была, что называется, слабость к печатному слову. Поэтому, даже будучи в стесненных обстоятельствах, она все равно покупала маленькой маме много книжек, чтобы та выросла «начитанной, с багажом знаний». Вообще-то бабуля надеялась, что мама станет писательницей. А еще лучше — эдакой элегантно стареющей, ни разу не бывавшей замужем одинокой «дамой-литератором». На самом деле бабуля и сама бы хотела такой жизни, если б только можно было повернуть время вспять. Потому дочку свою — мою маму — она назвала Чжи Ын, что означает «автор». Бабуля регулярно сокрушалась:
— Всякий раз, когда я ее звала по имени «Чжи Ын, Чжи Ын», думала, какие красивые знаки будут выходить из-под ее пера. Я заставляла ее много читать, чтобы она росла умной, но единственное, чего она понабралась из книг, так это как безрассудно влюбиться в какого-то неуча. Эхе-хех…
В эпоху, когда подержанные вещи чаще всего продаются через интернет, вряд ли кто-то мог рассчитывать на то, что у букинистической лавки задастся торговля. Но мама стояла на своем до конца. И это было самое непрактичное решение, которое когда-либо принимала моя практичная мама. Ведь она мечтала об этом уже давно. Когда-то мама, оправдывая бабулины надежды, действительно хотела стать писательницей, но ни за что бы не посмела писать про все те рубцы, которые ей оставила жизнь. У настоящего писателя и собственная жизнь должна быть товаром, а у мамы не хватало на такое смелости. Вместо этого она решила продавать чужие книги. Не свежеизданные, что по графику поступают в книжные магазины, а те, которые уже пропитались запахом времени. И, соответственно, которые она могла бы отбирать сама, том за томом. Это и есть букинистика.
Наша лавка располагалась на небольшой улочке в жилом квартале Сую-дон[9]. Многие жители до сих пор по старинке называют его не кварталом, а деревушкой Сую. Было непонятно, кто захочет переться за книгами в такую даль, но маму переполняла уверенность. Глаз у нее был наметан: она точно знала, что наверняка понравится книголюбам, а что нет, при этом ей удавалось все закупать по низкой цене.
Наш дом примыкал прямо к лавке. Две спальни, гостиная, ванная комната без ванны, только туалет. Вполне хватало для троих. Когда приходили посетители, можно было выйти к ним, просто поднявшись с кровати. А если не хочется работать, просто закрываешь дверь на защелку — и все. Сначала вверху сверкающей стеклянной витрины появилась надпись «Лавка букиниста», а потом и вывеску подвесили: «Книжный магазин Чжи Ын». Накануне вечером перед первым открытием магазина мама отряхнула руки и слабо улыбнулась:
— Все, больше никаких переездов. Здесь теперь наш дом.
Так и случилось. Бабуля, конечно, частенько ворчала, мол, «что это за непонятная работа?», но удивительно — дохода от книг нам вполне хватало на жизнь.
14
Мне тоже было там удобно. Другие, возможно, сказали бы, что «дом им понравился», или «приглянулся», или «все пришлось по душе». Но максимум чем я мог выразить свои чувства — именно словом «удобно». Или, говоря еще более точно, я сроднился с запахом старых книг. Когда я впервые втянул этот запах ноздрями, он показался мне странно знакомым, как будто я уже сталкивался с ним раньше. При каждом удобном случае я листал старые страницы и вдыхал их запах. Бабуля на это лишь ругалась: «На что сдалась тебе эта плесень?»
Книги стремительно переносили меня туда, где я бы никогда не смог побывать. Давали услышать признания тех людей, с которыми никогда бы не смог встретиться, и наблюдать за жизнью тех, кого никогда не смог бы увидеть. Они каким-то таинственным образом были под завязку набиты переживаниями, которые я не мог ощутить, и событиями, которые не мог испытать. И этим они в корне отличались от телевидения с кино.
Там, в кино, сериалах или мультфильмах, мир был расписан в подробностях: они не оставляли места, чтобы добавить туда хоть что-то свое. Истории на экране существовали лишь в том виде, как их засняли или нарисовали. Например, если в книге просто говорится, что «в шестиугольном доме на коричневой подушке, закинув ногу на ногу, сидит блондинка», то в кино или на картине за тебя решат всё: какая у нее кожа, выражение лица, да даже длина ногтей. В подобном мире я ничего уже не мог поменять.
С книгами же все по-другому. Свободного пространства там было много — пробелы между словами, отступы между строчками. Я мог забраться в это пространство, чтобы там гулять, или сидеть, или делать пометки, записывая свои мысли между строк. Пусть даже не вполне понимая смысл самого текста. Стоило открыть любую страницу — и меня уже ждала как минимум половина успеха.
— Я буду любить тебя вечно.
Даже если мне никогда не суждено будет узнать, станет ли моя любовь преступлением, станет ли она отравой или усладой, я все равно не закончу это плавание под парусами любви.
Смысл этих слов до меня не доходил, но это было и неважно. Мне хватало того, что глаза просто скользят по строчкам. Вдыхая аромат книги, я медленно рассматривал форму каждой буквы, каждую черточку, одну за другой. Для меня это было такое же священнодействие, как есть миндаль. Я ощупывал слова, словно орехи, только вместо рук были глаза. И когда нащупывал подходящее, зачитывал его вслух: «Я», «буду», «любить», «тебя», «вечно». «Даже», «если», «мне», «никогда», «не», «суждено», «будет», «узнать», «станет», «ли», «моя», «любовь», «преступлением», «станет», «ли», «она», «отравой», «или», «усладой», «я», «все», «равно», «не», «закончу», «это», «плавание», «под», «парусами», «любви».
Я произносил эти слова смакуя, словно пробуя их на вкус. И повторял снова. И снова. И снова. Пока не выучил наизусть. Если одно и то же слово произносить по многу раз, рано или поздно наступает момент, когда смысл начинает от тебя ускользать, буквы перестают
