быть просто буквами, а слова — просто словами. У них теряется смысл, и они начинают звучать как речь пришельцев. И тогда у меня появлялось ощущение, что такие непостижимые слова, как «любовь» или «вечно», становятся для меня ну как-то ближе, что ли. Я рассказал о своем развлечении маме, на что она ответила так:
— Все теряет смысл, если часто повторять. Сначала кажется, что ты к чему-то приближаешься, потом проходит немного времени, и тебе кажется, что что-то стало не так, потускнело, потеряло краски. И в итоге смысл просто исчезает. Выцветает до белизны.
«Любовь». «Любовь». «Лю-бовь». «Лю». «Бофь». «Лююююбооофь». «Любофьлю». «Бофь». «Бофь».
«Вечно». «Вечно». «Веч-но». «Вечь». «На». «Ветщна». «Тщна».
И смыслы исчезали. Прямо как у меня в голове, которая изначально была чистым листом.
15
Времена года словно поставлены на репит: запись доигрывает до зимы и потом снова возвращается на начало к весне. За дневными делами мама с бабулей постоянно то переругивались, то смеялись, но с наступлением сумерек разговоры постепенно сворачивались. Когда солнце подкрашивало вечерний воздух красным, бабуля хорошенько прикладывалась к бутылочке сочжу[10] и потом громко крякала от удовольствия: «Кхья!» Ей в такт тут же вторил глубокий грудной голос мамы: «Ух, хорошо!»
Мама говорила, что такими словами выражают счастье.
Мама пользовалась популярностью. Даже после того, как мы стали жить вместе с бабулей, она сменила несколько ухажеров. Бабуля говорила, что мужчины не обращают внимания на мамин резкий, угловатый характер и увиваются за ней, потому что внешне она очень похожа на саму бабулю в молодости.
От таких слов мама всякий раз кривилась, но говорила лишь: «Да что говорить, ты, мама, красавицей была», хотя проверить это все равно было нельзя. Я никогда особо не интересовался мамиными любовниками. Ее романтические отношения всегда развивались по стандартному шаблону. Поначалу больше интереса проявлял мужчина, но ближе к концу уже она сама цеплялась за него. Бабуля говорила — это потому, что мужчины хотят просто флирта, а мама желала найти того, кто стал бы для меня отцом.
У мамы по-прежнему была стройная фигура и большие черные глаза. Она подводила их коричневым карандашом, отчего они казались еще больше[11]. Ее прямые, черные как смоль волосы словно водоросли ниспадали до самой поясницы. Губы у нее всегда были ярко-красного цвета, как у вампирши. Изредка я перебирал ее старые фотографии. Она совсем не менялась: и на детских снимках, и на взрослых, где ей было уже под сорок, мама выглядела одинаково. Стиль в одежде, прическа, даже внешность — все оставалось прежним. Казалось, она вообще не меняется, не стареет, вечно остается молодой, только рост понемногу увеличивался с возрастом. Маме не нравилось, когда бабуля называла ее испорченной, поэтому я придумал для нее другое прозвище — «непортящаяся». Но мама опять кривилась и говорила, что это прозвище ей тоже не нравится.
Но ведь и бабуля точно так же не старилась. Ее седые волосы ни темнели, ни светлели, и ни по ее огромной фигуре, ни по тому, как она хлестала сочжу стаканами, никак не было заметно, что годы берут свое.
В конце каждого года, в день зимнего солнцестояния мы забирались на крышу, подпирали фотокамеру кирпичом и делали семейное фото: одинокий мальчик, втиснутый между двумя женщинами — вечно молодой мамой-вампиршей и бабулей-великаншей. Из нас всех на фото менялся только я — рос как на дрожжах.
И вот настал тот год. Год, когда все произошло. Это было зимой, незадолго до того, как выпал первый снег. Я обратил внимание, что у мамы на лице что-то странное. Поначалу подумал, что это просто выпавший волос, и протянул руку, чтобы его снять. Но это оказался не волос, а морщина. Она была довольно длинной и глубокой — я даже не заметил, когда она успела появиться. Тогда я впервые понял, что мама тоже стареет.
— Мам, да у тебя тоже морщины!
Ее губы тронула легкая улыбка, и морщинка тут же растянулась, сделалась еще длиннее. Я пытался представить, как мама будет постепенно стареть, но картинка все равно не вырисовывалась, в это просто невозможно было поверить.
— И осталось теперь твоей маме только и делать, что стареть.
После этих слов она почему-то улыбнулась, каким-то отстраненным взглядом посмотрела вдаль, а потом крепко зажмурилась. Интересно, о чем она думала в тот момент? Может, представляла, что состарилась и теперь смеется точно как бабуля — «хо-хо-хо»? Не знаю. В любом случае, мама ошиблась: состариться ей было не суждено.
16
Когда бабуля мыла посуду или протирала полы, она частенько бормотала себе под нос даже не мелодию, а какой-то монотонный напев, к которому сама подбирала слова:
Летом — сладкий батат, зимой — кукуруза.
Налетай-покупай, все очень вкусно.
Когда-то в молодости бабуля торговала на междугородном автовокзале: продавала снедь прохожим, сидя на корточках прямо у входа.
Единственная роскошь, которую она тогда могла себе позволить, — это полюбоваться на вид самого вокзала. После работы она заходила внутрь и прогуливалась по длиннющему залу. Больше всего ее завораживало убранство станции по праздникам, особенно на Рождество или на День рождения Будды[12]. С поздней весны и до лета снаружи вокзала развешивали гирлянды фонариков, а зимой внутри здания все было в роскошных рождественских украшениях. Привычное место, где она всегда работала, превращалось в чудесный мир ее грез.
И аляповатые фонарики, и искусственные елки — ей ужасно хотелось этого всего. Поэтому, когда бабуля, накопив денег от продажи кукурузы и батата, наконец открыла забегаловку, где готовила тток-покки, на первые же заработанные деньги она накупила красивых фонариков и маленьких елочек. Сезон, не сезон — это значения не имело. У нее в лавке бумажные фонарики и елочные игрушки висели круглый год, мирно уживаясь друг с другом на одной гирлянде.
Даже после того, как бабуля закрыла свою лавку и мама открыла книжный магазин, у нас сохранялось железное правило: Рождество и День рождения Будды всегда нужно отмечать как следует.
— Понятно же, что и Иисус, и Будда — оба святые люди. Вон, даже дни рождения у них в разное время — специально подгадали, чтоб не пересекаться. Но если заставят выбирать одно из двух, то я бы все-таки предпочла Рождество, — говорила бабуля, гладя меня по голове: на канун Рождества приходился мой день рождения.
Мой день рождения мы всегда отмечали в каком-нибудь ресторане. В тот год мы
