продуманный порядок действий:
– Сатурнин заточен в курии Гостилия, его сторожат мои ветераны. Над ними начальствует Серторий, человек надежный и храбрый. Главцию я пока не нашел, но мои люди ищут его; безумец полагает, что в укрытии безопаснее, чем под моей охраной. Я потребую суда над обоими, ведь нет сомнений, что именно они распорядились об убийстве Мемия. Но это еще не все: я буду вести переговоры до тех пор, пока смертную казнь для них не заменят изгнанием. Суд поможет выиграть время.
Аврелия видела, что брат снова пытается встрять. Ей казалось, что он слишком дерзко разговаривает с шестикратным консулом, защищавшим границы Рима от Югурты, кимвров и тевтонов, добившимся бесперебойной выплаты жалованья солдатам и раздачи хлеба народу. Такой человек, во всяком случае, заслуживал почтения, даже если для достижения своих целей он связывался с сомнительными личностями вроде Сатурнина или Главции. Оптиматы были немногим лучше. Сенаторы, стоявшие за древние обычаи, часто вели себя бессовестно.
Аврелия решила вмешаться и опередить брата, который наверняка собирался что-то спросить; она надеялась, что вопрос, заданный ею в сдержанных выражениях, не покажется оскорбительным Гаю Марию, ее свойственнику, который к тому же пришел к ним этой ночью, чтобы рассказать о хитросплетениях государственных дел.
– Что же ты предложишь им, желая побудить их к переговорам? Я имею в виду оптиматов, – мягко спросила она, протягивая ему кубок с вином, которое налила сама. Хотя Марий и утверждал, что у него нет времени на выпивку, он взял кубок и сделал глоток:
– Благодарю.
Протянутый им кубок был пустым. Аврелия поставила его на поднос, который раб поспешно забрал со стола; затем он исчез среди теней, отбрасываемых факелами.
– Я собираюсь выдать оптиматам их вождя, Квинта Цецилия Метелла Нумидийского. Отправлюсь в путь прямо сейчас, чтобы побеседовать с сыном Метелла. Возвращение отца из ссылки – веский довод для него.
Цезарь-старший кивнул. Котта ничего не сказал.
Гай Марий попрощался. В следующее мгновение он уже шагал по темным улицам готового вот-вот взорваться Рима в сопровождении своих ветеранов.
– Он ничего не добьется, – объявил Котта, оставшийся в атриуме.
– Возможно, – согласилась его сестра, – но я была бы признательна, если бы в доме моего мужа, в доме рода Юлиев, ты вел бы себя в соответствии со своим положением, как гость, и не досаждал другим гостям. Я ценю тебя и люблю, брат мой. И знаю, что ты часто говоришь мудрые вещи, а Марий, лучший на поле брани, не блистает в государственных делах, однако прилагает все усилия для этого. И притом постоянно. А попытка что-то предпринять – сама по себе заслуга.
Аврелий Котта помолчал, затем покосился на зятя:
– Надеюсь, я ничем не опечалил тебя, Гай Юлий Цезарь. Сестра права, иногда я бываю слишком напористым.
– Ты ни в чем не виноват, но, клянусь Геркулесом, я согласен с Аврелией: мы должны с уважением относиться к Марию. Он всегда поддерживал нас.
– Именно этого я и опасаюсь, – сказал Котт. – Его дружба сейчас очень некстати. Подозреваю, Сенат вернет все, что утратил в последние годы правления Мария, Сатурнина, Главции и прочих популяров. Закоренелые оптиматы сейчас наносят ответный удар и готовы на все. Они долго ждали, предлогом же стало убийство Мемия. Теперь их ничто не остановит. Никто и ничто. Даже Марий, и не важно, сколько раз он был консулом.
Снова повисла тишина.
Неловкая.
Напряженная.
– Мне пора домой, – вымолвил наконец Котта, который больше не чувствовал себя желанным гостем: так или иначе, он сказал нечто важное и одновременно нелицеприятное, а именно – правду.
– Даже не думай! – гневно перебила его Аврелия. – Ты и так дома. Я умоляю об одном: будь обходительным с другими гостями. Хоть ты почти ни в чем не согласен с Марием, следует признать, что сегодня ночью в городе очень опасно.
Котта кивнул.
– Очень прошу, побудь у нас до рассвета, – добавила Аврелия и посмотрела на мужа.
Юлий Цезарь-старший согласился с женой:
– Сейчас это самое безопасное место.
– Я прикажу подать еду и питье. Поужинаем вместе, – добавила Аврелия. – Когда Рим восстает против себя самого, главное – хранить единство. Нельзя допускать раздоров в семье.
В атриуме другого дома, Субура, Рим
– Не-е-е-ет, будьте вы прокляты, не-е-е-ет!
Главция, римский претор, союзник Сатурнина и Мария в борьбе с сенаторами-оптиматами за раздачу земель, громко вопил, когда наемники Сената выволакивали его на улицу. Когда до него дошли вести о принятии senatus consultum ultimum против него и Сатурнина, он укрылся в доме друга. Поначалу он собирался покинуть город, но повсюду уже сновали сотни наемных убийц, нанятых крайними оптиматами – Метеллом, грозным молодым Суллой или его кровавыми приспешниками, такими как Долабелла. К тому времени, когда Главция узнал о решении Сената, побег был уже невозможен.
Вот почему он заперся в доме друга, считая, что находится в безопасности.
Он ошибался.
Друг впустил Главцию, а сам убежал вместе с родными. А потом предал его, сообщив рыскавшим по городу наемникам, где его найти: так он пытался отвести месть сенаторов от себя и своих близких. Дверь из толстых деревянных досок запиралась на крепкую сосновую перекладину, но даже она не выдержала удара бревна, которое использовали в качестве тарана. Дверь хрустнула и поддалась яростному напору убийц.
– Не-е-е-ет, проклятье… – завыл Главция, увидев, что он окружен.
Наемники нацелили на жертву устрашающие острия кинжалов и уставились на своего предводителя.
Луций Корнелий Сулла вошел в атриум.
Он быстро выследил жертву. Метеллы тщательно распределили ночную добычу: ему достался претор Главция, Долабелле – Сатурнин, плебейский трибун.
Сулла любил в точности выполнять поручения оптиматов. Чтобы стяжать все больше и почета, приходилось каждый раз поражать их воображение смертоносной хваткой. Не только в сражениях с варварами, где он уже показал себя, но и здесь, в Риме.
– Убейте его, – чуть слышно прошептал Сулла.
Самые смертоносные приказы, произнесенные негромко, звучат еще более чудовищно и безжалостно, словно выражают запредельную ярость и ненависть – обдуманные и взвешенные, требующие немедленного исполнения.
– Не-е-е-ет, пожалуйста! Не-е-е-ет… Ради всех богов!.. – вопил Главция, пока в него раз за разом вонзали нож.
Десятки раз.
Тщательно.
Неторопливо.
С расчетливостью хорошо оплаченного убийцы.
Domus Метелла-младшего
Той багрово-черной ночью Квинт Цецилий Метелл-младший[6] принял римского консула в своем доме.
– Ч-ч-чего ты х-х-хочешь? Зачем беспокоишь нас, враг рода Метеллов? – презрительно бросил он.
Метелл заикался не от волнения: эта особенность была присуща ему с детства, и он ничего не мог с ней поделать. Она не давала ему выступать на публике и сильно мешала в общественной жизни. Но он был сыном
