Книга Последний обоз - Анна Соло

голову влево и перенёс вес на правую заднюю ногу. Нарок тут же крепко схватил левую за бабку и потянул вверх. Воробей дрыгнул пару раз ногой, надеясь высвободиться, но Нарок отпускать не стал. Вместо этого он чуть оттянул конскую ногу назад, положил копыто себе на бедро, а спиной упёрся Воробью в голень. Тот с благодарностью уселся сверху, взвалив изрядную часть своего веса на спину столь услужливого двуногого. «Зато хоть не вырывается,» — подумал Нарок.

Подкова и впрямь болталась на честном слове, три ухналя потерялись, остальные ослабли. Вычистив из копыта грязь, Нарок прижал её на место, приготовил ухналь, замахнулся обухом топорика… Воробей резко хлестнул хвостом — и выбитый из пальцев Нарока гвоздь упал на землю. Заодно Нарок от неожиданности упустил и остальные, которые держал в зубах. Он досадливо прикусил губу. Положение складывалось незавидное: предстояло или выпустить конскую ногу, поднять гвозди, а потом снова уговаривать Воробья дать копытце, или попытаться поднять с земли ближайший гвоздь прямо с конём на спине, рискуя клюнуть под его тяжестью носом в пыль. И тут на выручку пришла Омела. Она быстро подобрала упавшее и встала рядом с Нароком, протягивая ему шляпкой один из гвоздей. Он взял, с трудом веря такому счастью. И замер, заглядевшись в её дивные глаза. «Ну что же ты? — шепнула ему Омела, — Конь Удачи не теряет подков.» Почему-то эти простые слова подействовали. Сразу позабыв о строгом взгляде Торвин и насмешливом — дядьки Зуя, Нарок ловко прибил подкову на место, загнул барашки, затем, аккуратно поставив ногу Воробья на землю, ласково почесал его под гривой и отдал коню обещанный сухарь.

Позже, топая по тропинке к кринице***, Нарок сам удивлялся, как это спокойный, доверчивый взгляд Омелы и её простые слова в два счёта превратили его из безрукого недотёпы в парня-удачу. Он пришёл к выводу, что это, вероятно, особая лесная магия. Чем-то подобным, только с обратным действием, без сомнения, обладала Торвин. Стоило Нароку, воротившись к стоянке с полными вёдрами, встретиться с ней глазами, он немедленно споткнулся и проплеснул воды себе в сапог.

Передышка, действительно, вышла недолгой. Лошади поели и восстановили немного силы, люди подкрепились травяным взваром и мясом зубатки, и вскоре снова пора было трогаться в путь. Перед тем, как сняться со стоянки, Торвин звучно хлопнула в ладоши и сказала:

— Послушайте меня. Для кого-то в моих словах сейчас не будет ничего нового, но я должна быть уверена, что каждый из вас предупреждён. Очень скоро тропа выйдет из леса на край Рискайской пустоши. До торжка на Задворках мы будем ехать без остановок, ровным ходом, не растягиваясь, но и не сбиваясь в кучу. Едва ли мы встретимся с ракшасьей ватагой в это время круга, но знайте: любое движение с пустоши — это опасность. Если оттуда кто-то или что-то начинает двигаться в нашу сторону, немедленно останавливаемся, стоим спокойно и молим Небесных Помощников о том, чтобы жители Риская нами не заинтересовались. Молча.

— Что молча? — поинтересовался Вольник.

— Молим молча, — сверкнула на него глазами Торвин. — Если это не помогло и оттуда к нам кто-то пришёл, ни в коем случае не таращимся на него, не чиним никаких препятствий и не шумим. В случае нападения дерёмся только мы с Нароком, остальные — бегом в лес. Всем всё понятно?

Народ покивал.

— Тогда выдвигаемся. Чем меньше времени мы проведём на Задворках, тем безопаснее для всех нас.

Едва Кунья Нора скрылась за поворотом тропы, лес оборвался, точно срезанный ножом. Вроде, следовало бы вздохнуть с облегчением, расставшись с его теснотой, духотой, непроглядными зарослями и кусачим зверьём, но открывшийся унылый простор совсем не радовал глаз. Рискайская пустошь встретила проезжающих пылью, ветром и тяжёлыми, низкими облаками. Сосны вдоль Занорского края тропы хмурились, как часовые, стерегущие Торм от незваных гостей. Отдельные редкие деревца и маленькие рощицы, «забежавшие» на Рискайсткую сторону, гнулись и дрожали на ветру. Тиша украдкой сотворила в сторону пустоши охранный знак. «Этого здесь тоже делать не следует,» — холодно сказала ей Торвин.

Обоз шёл ходко, хотя из-за однообразия вида вокруг казалось, что он почти не движется с места. Поначалу тревога заставляла всех прислушиваться и напряжённо вглядываться в виднокрай, потом люди обвыклись, поверили, что ничего плохого с ними не случится. Соседство пустоши понемногу перестало пугать. Вольник даже затянул было тихонечко песню, но Торвин тут же цыкнула на него, а Добрыня наградил воспитательным подзатыльником.

Напрасно Нарок думал, что Торму уже нечем его удивить. Торжок на Задворках впечатлял даже одним только размером. Это была не какая-то там лесная полянка, а самое настоящее торжище — огромный загон, в ворота которого упиралась Торговая тропа. А внутри него бурлила ярмарка: рядком стояли привязанные кони, вокруг них толпился народ, кузнец на переносной наковальне звонко правил подкову, мемекали козы, кудахтали куры в клетках из ивовых прутьев…

Причалив за оградой, рядом с парой таких же крытых холстом возков, Добрыня огляделся по сторонам и воскликнул:

— Ишь ты! Никак, Белозорье вышло на торг, — и, кинув вожжи Вольнику, живо добавил, — Пойду поздоровкаюсь. Если кто станет меня спрашивать, я в конном ряду.

Нарок тоже отпросился у Торвин посмотреть на коней. Каких тут только не было! Простые работяжки, стройные степные скакуны, мохноногие красавцы для упряжи… И народ вокруг них толпился самый разный: тормалы в буро-зелёных рогожах, тивердинцы в полосатых халатах, поляне в ярких полукафтанах, княжьи люди, приоградские купцы…

Увы, пока что Нарок мог только мечтать о покупке собственной лошади. Он просто бродил вдоль конного ряда, от души любовался четвероногим товаром, а заодно приглядывался, приценивался и прислушивался к идущим вокруг разговорам.

Особенно ему приглянулись две лошадки, достаточно крупные, чтобы возить на себе вооруженного воина, но в то же время сухие и лёгкие, по виду способные и на резвый галоп, и на добрый прыжок. К тому же обе были красивой золотисто-буланой масти, почему-то редко встречающейся среди лошадей за Оградой. А вот хозяин их Нароку совершенно не понравился. Это был высокий, сухопарый, бронзово-рыжий мужик, конопатый, как кукушкино яйцо. Вёл он себя заносчиво и резко, цену за лошадей называл совершенно невозможную, а скинуть ни монетки не желал. Отходя ни с чем, покупатели ругали его ракшасьим сыном и сулили дорогу домой без прибытка. А потом, собравшись в кучку в сторонке, шептались между собой, что хоть и хороши «золотые» кони, а брать их боязно, потому как Луч ведьмин сын и сам ведьмак. «А я бы всё равно себе такую красоту купил, — думал