свою историю.
— Мы познакомились в ссылке, — сказала она.
— Да, — ответил я, — мы познакомились в ссылке.
Я так и сказал, но на самом деле подумал, что мы — два детеныша-черепахи с содранными панцирями. Две голые черепахи, прижавшиеся друг к другу, чтобы согреться. Если бы мы не потеряли наши панцири, то сейчас ударялись бы друг о друга, не имея возможности сблизиться, мы бы не поделились своими историями так быстро. Мы были приучены не распространяться о себе, наши личности плотно закрывали панцири, не позволяющие быстро сходиться с другими.
Пройдя еще немного, она сказала:
— Я устала, дождусь автобуса.
Мы подошли к остановке и стали ждать. Сыла молчала. Казалось, о чем-то задумалась. Потом вдруг решилась и произнесла:
— Я дам тебе свой номер, сохрани в телефоне, будем на связи.
— У меня нет телефона.
Наверное, сначала она подумала, что я скрываю от нее свой номер, и подозрительно посмотрела на меня.
— Продал, — поспешно пояснил я, — продал телефон вместе со всеми своими вещами. — Затем добавил с той же поспешностью: — Дай мне свой номер, я смогу звонить из автомата.
— Запомнишь?
— Запомню.
Она продиктовала свой номер телефона. Я знал, что в долгу перед Вирджинией Вулф.
— Когда можно позвонить? — спросил я.
— Когда угодно.
Подошел ее автобус. Она села в него. Уехала.
Поскольку было воскресенье, улицы вокруг здания телецентра были пусты. Ни души. Я вернулся к себе. Прошел на кухню. Вышибала в черной майке готовил еду.
Он спросил:
— Будешь есть?
— А что ты готовишь?
— Болтунью с фаршем, — сказал он, — я проголодался.
— Правда? И больше ничего?
— Нет… Я же сказал, что голоден…
— А те ананасовые штуки?
Рассмеявшись, он ответил:
— Нет.
— С удовольствием, — сказал я.
Вышибала принес яичницу в сковороде и поставил на стол, достал кусок хлеба, разломал его пополам своими большими руками и отдал половину мне. Мы стали макать хлеб в яичницу.
— Почему ты почти никогда не готовишь такие простые вещи, это же так вкусно. Лучшая яичница в моей жизни.
— Я хочу открыть маленькое заведение, но для искушенной публики… Ресторан с едой, которой нигде больше нет.
Закончив трапезу, мы огрызками хлеба вытерли остатки со дна сковородки. Ему было приятно видеть, с каким аппетитом я ел.
— Я еще кофе сварю, — сказал он, — после еды самое то.
Пока мы с ним пили кофе, пришли Тевхиде и ее отец. Вышибала обрадовался им не меньше моего. Он тут же вскочил и спросил девочку:
— Ты голодна? Приготовить болтунью с фаршем для тебя?
Тевхиде общалась со всеми, кого встречала в гостинице, задавала вопросы и заводила друзей. Любой, у кого была возможность приготовить хорошую еду на кухне, предлагал угощаться Тевхиде и ее отцу Эмиру. Эмир принимал еду для Тевхиде, но сам никогда не притрагивался к угощению. Когда он принимал еду для своей дочери, я видел крошечную сиреневую жилку у него под левым глазом, подергивающуюся от беспомощного смущения. Ему было за тридцать, у него было ясное, чуть ли не светящееся лицо и вежливая манера речи, выдававшая хорошее образование. Эмир обращался с дочерью как со взрослой, серьезно отвечая на каждый ее вопрос.
Было очевидно, что ему не место в этой бывшей гостинице, в этом окружении, его будто внезапно выдернули из привычной обстановки и поместили в совершенно чуждый мир. Как и многие из нас, он потерял свое прошлое, и теперь блуждал подобно призраку в таинственной мгле.
— Болтунья с фаршем — это что такое? — спросила Тевхиде.
Когда она слышала слово, которого раньше не встречала, то сразу спрашивала о его значении и обязательно использовала его в предложениях в течение одного или двух дней. У нее был богатый словарный запас, редкий для ребенка ее возраста. Эмир объяснил, что такое болтунья с фаршем.
— Не хочу, — сказала она, — я выпью молока.
Мы улыбнулись. Всякий раз, когда она с такой уверенностью говорила, чего хочет и чего не хочет, это вызывало у собеседника улыбку.
— Ты не поблагодарила, — напомнил Эмир.
Тевхиде повернулась к Вышибале и сказала: «Спасибо». Эмир достал из холодильника бутылку молока с надписью «Тевхиде» и налил его дочери. Некоторое время мы сидели безмолвно, и когда тишина затянулась, я спросил Вышибалу:
— Как твои дела?
— Здешние места тоже потихоньку теряют прежний шарм, — ответил он, — эти псы с дубинками распугивают клиентов.
— А полиция вообще никак не реагирует?
Оглядевшись по сторонам, он убедился, что, кроме нас, никого нет, и, наклонившись ко мне, сказал:
— Никто не собирается им препятствовать.
Эмиру явно не хотелось говорить о таких вещах в присутствии дочери, и он встал:
— Нам пора идти.
Вскоре после того, как они ушли, я вернулся в свою комнату. Деревенские щеголи направлялись на танцы. Я быстро заснул.
Во сне я видел мадам Хаят в платье медового цвета. Она танцевала, глядя на меня.
IV
— Романы «Воспитание чувств» и «Дейзи Миллер» написаны в одно и то же время. «Воспитание чувств» Флобера было опубликовано в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, а «Дейзи Миллер» Генри Джеймса — девятью годами позже, в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году. Оба романа, на мой взгляд, не такие яркие, как их слава.
В усилителе микрофона возник гул. Причина, по которой мадам Нермин читала лекции в самых переполненных аудиториях университета, заключалась в том, что она выражала такие провокационные взгляды на литературу, которые больше никто не мог высказать с такой легкостью. Она одевалась в узкие черные джинсы и белую рубашку с поднятым воротником и ходила на красных шпильках, открыто бросая вызов «академическому стилю». У нее было узкое лицо, большие глаза — слишком большие для ее лица — и черные волосы, жесткие, как куст. Читая лекции, она снимала очки и держала их в руках, постукивая дужками между пальцев. «Литературе нельзя научить, — сказала она на первом же занятии, — я вас не могу научить литературе. Я собираюсь научить вас тому, что так важно для литературы, — литературной храбрости. Не пытайтесь существовать, повторяя слова других людей. Будьте храбрыми. Литература требует мужества, великими писателями становятся только те, кто пишет смело. На этом уроке вы узнаете, что такое литературная храбрость».
И действительно, она сдержала свое слово: каждое занятие было вызовом убеждениям.
— Давайте рассмотрим понятие свободы в этих двух книгах, — сказала она. — Мы видим свободных женщин… В «Воспитании чувств» мы сталкиваемся с женщинами, которые живут так, как им хочется, а «Дейзи Миллер» полностью основана на образе свободной женщины. Проблема, которая должна привлечь наше внимание, заключается в том, что свободная жизнь и понятие свободы проявляются в
