они.
– А нам это не нужно, – я убрал бутылку. – так откуда ненависть к подругам?
– А ты разве не видишь? Они напиваются, как свиньи. Это еще не учитывая, что они это делают на глазах незнакомого человека. Потом они все к тебе льнут, хотя у каждой, кроме Марины, тут есть парень, – она перешла на нервозный тон. – это не нормально. Может быть, это я такая пуританка, но мне это не понятно. И разговоров у них только что о сексе, месячных, шмотках и прочих вещах, которыми здравомыслящие люди не делятся в компании.
– Были у меня такие знакомые.
– Да такие везде!
– Так, хорошо. А чем делятся в компании здравомыслящие люди, вроде тебя?
– Я люблю стихи, особенно Есенина. Я люблю смотреть фильмы, слушать музыку и заниматься всем тем, чем занимаются нормальные, как мне кажется, подростки. Почему бы не поговорить хотя бы об этом? – она вздохнула. – потому что им это не интересно.
– В таком случае, ты попала в нужную компанию, – я налил себе еще виски. – готовься слушать.
Я прочел ей стихотворение Есенина. Если быть честным, в стихах я не разбирался. Но эти строки всегда наполняли меня если не желанием жить, то, как минимум, тихой гордостью за человеческий род. Иногда даже чуть ли не любовью к человеку, написавшему их. Кажется, оно называлось «Не ругайтесь! Такое дело!». Закончив, я поднял стакан и выпил за наше безрассудство, отчасти вынужденное, и во многом оправданное.
– У тебя хорошо получилось, – выпалила Юна.
– Спасибо. Но стихотворения – не мое, – я выдал смешок, дивясь тому как это парадоксально звучит.
– А я люблю стихи! – задорно, словно маленький ребенок, фыркнула она. – ну, а чем ты занимаешься?
– Ты удивишься, – я испытующе посмотрел на нее и ухмыльнулся. – пишу.
– Что пишешь? – спокойно спросила девушка.
– Стихи, – улыбнулся я.
– Серьезно, – она насупилась.
– Ладно-ладно. Я пишу рассказы.
– И как успехи?
– Не знаю. Их почти никто не читал.
– А я бы прочитала!
– Не думаю, что тебе понравится.
– А ты и не думай. Просто потом дашь почитать.
Мне вдруг резко выстрелило в голову ее «потом». Потом может быть все, что угодно. Она может забыть, передумать, откреститься от меня. И это потом. Мои рассказы кто-то увидит, может быть, потом. Люди изменятся потом, может быть. Может, дороги станут ровнее, погода приемлемее для людей, а солнце останется все таким же родным. И все потом. Но уже без меня. Я закурил:
– Вряд ли, – выдыхая дым и глядя в окно, сказал я.
– Почему?
– Мы не увидимся.
– Какой же ты зануда.
– О, спасибо, – я кивнул ей. – говоришь, как моя мама.
– Увидимся, – она улыбнулась. – ты один из немногих парней, с кем мне понравилось общаться.
– Благодарю. Это очень приятно слышать, – я улыбнулся.
– А еще ты не заваливаешь меня комплиментами и признаниями в любви. И, что важнее всего, не пытаешься переспать со мной.
– А мне нужно начать? Я могу, только скажи.
– Только после того, как дашь мне прочесть свои рассказы. И только если мне понравится, как ты пишешь.
– Значит, не судьба.
– По-твоему, ты настолько плохо пишешь? – хихикала она. – больше уверенности. Мне кажется, ты себя недооцениваешь.
– Спасибо за веру. Ты чудо! – я добродушно улыбнулся. Возможно, это была первая искренняя улыбка за этот вечер.
– А ты милый, – сказала она искренне, словно маленький ребенок, не ведя ни к чему и ничего не утаивая.
Мне все еще бросались в глаза ее острый подбородок и аккуратные ушки, выглядывающие из-под аккуратно уложенных каштановых волос. Я все еще видел силуэт девушки, обнявшей свои колени под теплым пледом. Она была такой молодой, живой, теплой. Она была рядом. И от этого во мне возникло странное желание ответить ей: «Ты лучшее, что со мной происходило за последнее время. Давай плюнем на все и уедем отсюда. Меня ничто не держит. Я просто хочу уехать с тобой и всю оставшуюся жизнь только и делать, что узнавать тебя» Но это было бы глупо, да и ни к чему. Поэтому я сказал ей лишь:
– Выпьем за тебя. Ты – единственный луч света и добра в этот холодный и недружелюбный вечер.
Мы чокнулись. Выпили. Я налил себе еще, как на балкон начала проситься Панацея. Я впустил ее и теперь мы сидели втроем. Я, прекрасная девушка и пушистый трехцветный комочек. Мы с Юной кинули ей пробку, и та гоняла ее по просторному балкону, то и дело натыкаясь на тюльпаны. Мы смеялись, рассказывали друг другу истории и, кажется, отдаляли утро. Но бесконечно это продолжаться не могло.
После очередного стакана я почувствовал удар хмеля в голову, отчетливый и беспощадный. У меня закружилась голова, жар не отпускал, а ноги перестали чувствовать пол. Я нес чушь, а Юна смеялась. Видимо, я был не настолько ужасен в пьяном состоянии. У меня скрутило живот, но признаков я не подал. Я лишь сказал:
– Ладно. Так. Тс, – я перешел на шепот. – мне нужно идти. Меня ждут на крыше.
– Кто? – хихикала она.
– Безызвестность, – я пытался сделать таинственное лицо.
– Как занимательно.
– Невероятно занимательно, – я пошатнулся. – я пойду.
– Ты серьезно идешь на крышу?
– Да.
– Я с тобой, – она была задорна.
– Не нужно. Потом я свожу тебя туда. Обещаю.
– Договорились!
Я прихватил пальто, и мы вышли в комнату. Там я взял из пачки одну сигарету, и мы оказались в прихожей. Мы обнялись на прощание. В голове все еще звучало «потом» и «обещаю», отпевая последние остатки честности во мне. Я никого никогда не свожу на крышу, ни сейчас, ни потом. Никто меня не будет читать. Я просто отвратительный и чрезмерно самокритичный подросток, желающий всего и сразу, просто в дар моему существованию. И эти нелепые заигрывания. К чему все это?
– До скорых встреч! – сказала Юна, ласково улыбаясь, казалось, всем своим телом.
– До скорых, – тихо ответил я, стараясь не выдать свою подавленность.
Я вышел в подъезд. Там все еще лежали коты. Окно было открыто и внутрь задувал прохладный ветер. Лампа ритмично мигала, то освещая рисунки весенних полей, то покрывая их тьмой. День, ночь, день и снова ночь, каждую секунду. И время, казалось, летело так же быстро.
Все эти абсурдные мысли вызвали во мне смешок. Уже через пару секунд я встречал хохотом утренний пустой подъезд, понимая, как я сейчас выгляжу: пьяный, грязный, больной. Я смеялся над собой. Я смеялся над всеми, кто когда-то мне встречался. Я смеялся в отчаянии, чтобы наконец оправдать свои нездоровые мысли. Я хотел быть сумасшедшим, но я отчетливо все понимал.
