закрыла штору, пытаясь остаться незамеченной. Кто-то за ним явно следил. Он побежал, пытаясь найти его. Но все попытки оставались четны. Кто-то скрывался хорошо, пробегая через стены штор. В один миг, он совсем его потерял, и, сев на диван, впал в глубочайшие думы.
– Что мне делать? И куда идти? – но ответ так и не приходил, пока он не заметил голубой огонек, столь значимый и знакомый ему.
Он был так высоко, что он смотрел на него, прогибая до предела шею.
– Но как мне к тебе добраться? – раздался голос его эхом, и перед ним появилась лестница.
Он поднимался, встречая одинаковых людей. Все они были в костюмах и с шляпами, но лиц не было на них. Они стояли на разных высотах, но ни один из них на его глазах не сдвинулся и на один шаг. Он шёл, и огонек становился все ярче, все ближе к нему. В один миг он различил в нем цвета: от синего отделялся белый. Перед ним оказалась последняя ступень, а за ней стена голубых штор. Глубоко вдохнув, он вошёл в нее. Это была гостиная, где кроме трёх диванов, зеркала и стен из голубых штор, не было ничего. Но было там два человека, сидящих напротив друг друга. Один из них был в синем костюме, а другой в совершенно белом, от которого у Мисера заболели глаза. Он заметил в них, что у одного не было глаз, а у другого носа.
Диван, который был перед ним, оставался пустым. Они сидели, глядя на него. Один из них пальцем указал в зеркало. Он, взглянув в него, увидел там себя, он хотел закричать, но у него не было рта.
Другой из них указал пальцем на диван. Он сел, и глаза его погрузились в пастельно-голубые тона. Перед ним растелилось небо, и лица стали их нормальны.
– Андам, – услышал Мисер.
– Андам – это имя твое! – сказал Оюун, сидящий в синем.
– А что значит мое имя? – спросил Андам.
– Твое имя означает тело. Мое имя означает разум. А его, – сказал он, указав пальцем на Гуго, – имя означает душу.
– Что все это означает?
– Это значит, что нас трое. Мы – настроение. Мы зависим друг от друга и влияем друг на друга тоже.
– А как именно? – спросил Андам.
– Например: когда Адам, то есть наше целое, предавался грехам, я постепенно умирал, тем самым навредив Гуго. В то время ты находился в бездействии, что тоже навредило тебе.
Глядя на штору, единственную, которая осталась в комнате, он спросил:
– А кто там?
– Там Тот, кого мы не сумели найти.
– И кто же Он?
– Он Бог, – сказал Гуго и, подняв свой взгляд, промолвил. – Теперь навеки нам дверь к Нему закрыта.
Все погружается в красные тона. Шторы закрываются.
Иглы разума
Акедий, погрузившись в депрессию, разглядывал дохлых мошек на подоконнике. То, что казалось раньше умом, превратилось в досаждающий процесс. Мысли, словно иголки, вонзались, причиняя боль. Цепляясь за каждую из них, он начинал раздражаться. Этот процесс показался ему совершенно не нужным:
– Был бы я глуп, как цветок, жить мне было бы легче.
Ему казалось, что жизнь наделена лишь серыми красками. Все о чем он думает совершенно бессмысленно. Из своего небольшого опыта он понял, что если продолжит так сидеть, то вскоре он умрет. Пытаясь поднять ноги, он поражался тому, до чего же все бессмысленно. Ужасная лень вцепилась в его тело, словно зубами. Продолжая поглядывать на вечерний пейзаж, что-то похожее на разум успокоилось. Он понял, что пора вставать. Он встал. Поглядев на полный домашний беспорядок, он, собрав всю оставшуюся энергию, начал уборку. Этот процесс очень его занимал.
Выйдя на улицу, для того чтобы выкопать корни, он взял лопату и принялся за этот процесс. С каждой мыслью, словно с падающей каплей, он работал все усерднее. Он старался, старался не думать. Просто взять и остановить собственное избиение. Но с каждой попыткой сделать это, на него накатывала лавина. Копал он часами напролет, погружаясь в пучину. Он упал и понял, что не заметил, как день сменился ночью, и как он выкопал довольно глубокую яму.
Глядя на мертвый полумесяц сквозь земляные стенки, он обрел покой. Он был в полном изнеможении, и мысли его остановились. Продолжая глядеть на этот диск, он осознал несколько вещей: что он до безумства глуп, потому что ничего нет ценней времени и жизни. А вторая, что он сам выкопал себе могилу.
Гнев и капля вина
Еще в детском саду ему говорили:« Не жадничай всегда делись с другими!» Повинуясь слову, словно оно закон, пятилетний Ира отправился к своей группе. Детки, сидя в кругу, игрались своими игрушками. Он, подойдя к ним, увлекся тем же самым. Когда игра ему надоела, он оглянулся вокруг и заметил, что все играют вместе, обмениваясь своими игрушками. В тот момент его приятель подполз к нему и сказал:
– Пливет! Давай тоже вместе поиглаем?
Ира, медленно осмотревшись вокруг и посмотрев на свою игрушку, напряжено протянул руку с плюшевым мишкой. Его приятель, улыбнувшись, дал ему свою. Ира покрутил игрушку и остальную часть времени наблюдал затем, как его приятель играется с его. Ему не приносило удовольствия от того, как он играется с его игрушкой, даже на оборот, он чувствовал нестерпимый гнев. Затем он взял и вырвал собственную игрушку из рук малыша. Это было настолько резко, что тот даже не успел среагировать и машинально заплакал. Подбежавшие воспитательницы сразу же принялись успокаивать малыша.
После нескольких фраз, сказанных плачущим голосом, он указал пальцем на Иру. Воспитательница, подойдя к нему, начала расспрашивать: «Ира, почему ты его обижаешь? Ведь он тебе тоже дал свою игрушку. Не стоило так поступать, тем более я тебе уже говорила, что делиться надо со всеми!» Затем она повела его в угол и велела оставаться там. Ира, обидевшись, сел куда было велено и из под изогнутых бровей наблюдал, чем занимаются остальные.
Он заметил, что тот приятель, потирая глазки, встал и взял с рук медсестры целые две игрушки! По удивленным глазам Иры, можно было сказать, что одна из них была его. Лицо сменилось слабо-бордовым оттенком, кипя от гнева, он встал и хотел было отправиться к нему, как чья-то длинная рука схватила его. Агрессия сменилась ступором, подняв свой взгляд, он увидел маму. Желчь сменилась радостью. Мама взяла его на руки и понесла к выходу. Выходя из детского сада,
