Маргарита Чантурия. Завтра к нам приезжают тбилисские артисты, а так как материал для клуба пошел на постройку председательского дома, мы проведем концерт у него.
— О чем я думал, когда тебя звеньевой назначал!
— У меня вопрос. — встал кто-то. — Когда председатель думает начать ремонт школы? Классные комнаты вот-вот обрушатся.
— Зачем ему классы? Он строит бесклассовое общество! — сказал Илларион.
Председатель побледнел. Дело осложнялось.
— У меня есть хорошее предложение! — поднял руку Илико.
— Говори!
— Друзья, мы опять отступаем от главного вопроса: где нам ставить контору?
— Что же ты предлагаешь?
— Может, не стоит вообще разбирать контору? Не лучше ли сложиться нам всем миром и купить председателю М-1?
— Ни в коем случае! Погубить нас хочешь? А вдруг, не дай бог, случится авария? Что нам, сиротам, тогда делать без председателя? Лучше уж посылать каждое утро к нему на дом двоих здоровых парней, и пусть они его на руках приносят в кoнтopy!
— Не хватает того, что на голове у нас сидит, еще и на руках его таскать?!
— Ладно, есть еще одно предложение… Где наш шофер?
— Здесь я, Илико!
— Ну, как у тебя дела, как чувствует себя твоя машина?
— Ничего, спасибо… А как ваше здоровье?
— Благодарю, не жалуюсь… Нет ли у тебя лишних четырех колес?
— А зачем тебе колеса?
— Приделаем колеса к конторе и будем перекатывать ее туда и обратно, туда и обратно!
В зале поднялся хохот.
— Илико Чигогидзе! — встал председатель. — За— Помни сегодняшний вечер… Если ты не пожалеешь об этом, плюнь мне в лицо!
— Пожалуйста, дорогой Шалва, пожалуйста… Про— сил тебя назначить меня почтальоном — ты назначил сторожем… Это меня-то, одноглазого! Инвалида! Что же ты еще можешь сделать со мной?
— А ты небось хотел бы стать председателем? Да?
— А почему бы и нет? Думаешь, я не смог бы пост— роить себе дом из колхозных материалов? Или аппетит У меня похуже твоего?
Шалва смешался.
— Так на чем же порешили? — спросил председательствующий.
— Разреши сказать! У меня есть предложение! выкрикнул вдруг я и сам испугался своей смелости.
— Молчи, сопляк! — зашикали на меня.
— Пусть говорит! — крикнул Илико. — Каждый участник собрания имеет право голоса! — Ну, говори, говори, прохвост! — зашумело собрание.
— У меня есть предложение… Поскольку все село в сборе и собрание близится к концу… Нельзя же расходиться без определенного решения!
— Не морочь нам голову! Выкладывай, наконец, какое у тебя предложение!
— Воды, если можно… — еле выговорил я. — Во рту у меня пересохло.
— Дайте ему воды, чтоб eгo!..
Я не спеша опорожнил полграфина, вытер губы и продолжал:
— Поскольку дело так обернулось и мы никак не придем к общему решению…
— Говори покороче, негодяй! Сил больше нет!
— Предлагаю: снять председателя и избрать нового — который бы жил поближе к конторе".
Наступила мертвая тишина. С дрожью в коленях я ждал — вот-вот грянет гром…
И гром действительно грянул. Это было первое предложение, которое я произнес на общем собрании и которое прошло единогласно.
— Слава богу! Наконец-то нашелся один умный человек! Если бы не он, сидели бы мы тут до утра! Завтра изберем нового председателя, и делу конец! — Илларион подошел ко мне и поцеловал в лоб.
БУРКА, САПОГИ И НОСКИ
Зима в этом году выдалась лютая. Беспрестанно валил снег, дул пронизывающий ветер. проникал сквозь щели в нашу комнату. Бабушка сперва затыкала их тряпками, затем принялась за мои домашние тетради. Трудно представить, с какой радостью я помогал уничтожать эти позорящие меня документы!..
Наконец щели в стенах были забиты и в комнате потеплело. А на дворе по-прежнему бушевала метель. Мы с бабушкой сидели у камина. Бабушка рассказывала какую-то сказку и время от времени искоса поглядывала на меня, проверяя, слушаю я ее или нет. Я медленно жевал кислый лаваш и думал о своем. Молодой царевич, перебив стражу, добрался до заветных дверей хрустального замка и уже готов был заключить в объятия томившуюся в неволе красавицу, когда на нашем балконе раздался топот ног.
— Взгляни-ка, кто там! — сказала бабушка.
Я выглянул в окно. На балконе стояли Илико и Илларион и отряхивали с себя снег. Я открыл им дверь.
— Добрый вечер! — поздоровался Илларион, швырнув в угол новенькие лыжи.
— Откуда лыжи, Илларион? — спросил я.
— За ночь снегу выпадет по колено. А утром кто вместо тебя в школу пойдете Примерь-ка, балбес! Твои лыжи…
Я обнял Иллариона и чмокнул его в холодные колючие щеки, потом с мольбой взглянул на бабушку. Она понимающе улыбнулась, кряхтя поднялась и направилась к чуланчику, который почему-то называла «кассой». Спустя минуту перед камином появился низенький столик, а на нем бутылка водки, чурчхелы, яблоки, груши.
— Зря хлопочешь, Ольга, ей-богу, не стоит беспокоиться, мы ведь зашли просто так, поболтать! — сказал Илларион.
— Воля ваша, я могу убрать, — сказала бабушка, протягивая руку к бутылке.
— Не хочешь — скатертью дорога, а за других ты не болтай! — рявкнул Илико на Иллариона и быстро схватил бутылку.
— Как, разве ты пьешь водку? — На лице Иллариона было написано такое изумление, словно он вдруг увидел доисторического ящера.
— В такой холод не только водку — термометр проглотишь, лишь бы градусы были, — сказал Илико и наполнил стакан.
— Холодно! — сказал Илларион, тоже налил, выпил и закусил яблоком. — Эти яблоки, Ольга, осенью у тебя такие кислые, что если свинья попробует, и та с привязи сорвется, а сейчас с чего они такие сладкие стали?
— Пой, ласточка, пой, — улыбнулась бабушка. — Тебе лишь бы водку подать, так ты сам в сахар готов превратиться! Налили по второй. Выпили. Потом по третьей.
— Сегодня наш почтальон заходил ко мне… — начал Илларион. Извещение принес… О гибели сына Герасима… Я, говорит, не смогу ему сказать… Скажи, говорит, ты…
— Сынок, сынок! Горе твоему отцу!.. О несчастный Герасим! — запричитала бабушка.
— Погиб в Керчи, бедный парень… Седьмой убитый в нашем селе… — продолжал Илларион.
— Ты сказал Герасиму? — спросил я.
— Да ты что! Человек со дня на день ждет возвращения сына, как же у меня язык повернется…
— О господи, накажи этого изверга Гитлера… Чтоб не было в жизни счастья ни ему, ни семье его, ни близким!.. — плакала бабушка.
— Что же ты собираешься делать? — спроси л я опять.
— А вот что! — Илларион достал из кармана сложенный листок бумаги, долго глядел на него, потом быстро нагнулся и бросил бумагу в огонь. Вспыхнувшее пламя на миг озарило лицо Иллариона. По его небритым щекам катились две крупные слезинки. — Если парень жив — бог даст, объявится рано или поздно. А нет — пусть
