Книга Виола - Артём Соломонов

Глава 11. О шедеврах современного искусства

— Кстати, о театре… Есть такой интересный журналист, редактор неоклассического литературного журнала, чьё мнение я очень ценю, Виктор Третьяковский — наверное, вы его хорошо знаете. Он довольно резко и недвусмысленно высказывался по поводу нынешних так называемых «художников», всяких Сергеевых или как там их ещё… в своё время умоляющих даровать им пресловутую свободу творчества. Правда, при условии, если они создадут нечто равновеликое образцам высокой культуры.

— Да-да, конечно! Пересекались! Ну и что, создали что-нибудь эти художнички?!

— В том-то и дело, что ни черта! Свобода есть, а шедевров, как не было долгое время, так и нет! Впрочем, это относится не только к современному театральному искусству, которое действительно оставляет желать лучшего, но и к изобразительному, да и к литературе… исключением остаётся разве что музыка — она, как ни странно, ещё держится. Но не удивлюсь, что и этого вскоре не будет… Сегодня в мире искусства существуют как минимум две крайности: одни в принципе не приемлют никакую классику, другие же — на ней, откровенно говоря, паразитируют и тем самым стремятся разрушить. Да что там говорить, если даже в самой системе образования творится чёрт знает что! Ведь, как известно, с этого всё и начинается…

Здесь Салманский запнулся, потому что неожиданно для себя самого, вспомнил довольно громкое и тем не менее донельзя пошлое событие. Не так давно один, с виду обычный, казалось бы, не склонный к насилию, студент, устроил массовую перестрелку в здании своего учебного заведения. Убил порядка двадцати человек, после чего застрелился сам, причём в стенах библиотеки. Складывалось впечатление, что ему нечего было терять. Салманский долго размышлял над возможными мотивами этого поступка и пришёл к выводу, что таким образом студент решил свести счёты с миром, к которому питал непреодолимую ненависть. Салманскому смутно представлялся не то образ юного максималиста, движимого «праведным гневом», не то маленький Гитлер, развязавший большую трагедию в миниатюре… В любом случае этому студенту по-видимому, страдающему от комплекса неполноценности, опостылела вся современная действительность, со всей её «виртуальной жизнью», «гламурщиной», «фифообразностью», не оставляющими ни единого шанса на какие бы то ни было перспективы…

— Ой-ой-ой! — наигранно воскликнул Добрячков, — с такими-то темпами мы обратно скатимся в пещерный век!

— Ага! — спокойно произнёс Салманский, — Но я подозреваю, что мы уже в нём, во всяком случае, одной ногой. Да… пока не забыл, а чего придерживаетесь Вы, Валентин Ульянович?!

— Интересный, и я бы даже сказал, важный вопрос, — с самодовольной улыбкой и щурясь левым глазом проговорил профессор, — «…где нельзя уже любить, там нужно — пройти мимо!». В общем, я смотрю на всё с позиции стороннего наблюдателя! На этом я даже основал целое учение. Хотя, впрочем, — тут же возразил он, — это никому не интересно!

Глава 12. Полдень

Полдень. На чёрных ветках не то капли алой крови, не то огоньки. По-прежнему падали каштаны, в то время как янтарный шар искрился над китайской беседкой, напоминающей большую красно-золотистую шляпу на фоне бирюзового ковра. Именно в ней расположились саркастичный профессор и юный студент, отличающийся особой жаждой знаний. Где-то вдалеке раздавались приглушённые голоса, а пение кукушки напоминало о скоротечности жизни. Салманский достал из кармана кофейного пальто смятую пачку, в которой оставалась последняя сигарета. Он поднёс зажигалку, но в последнюю секунду передумал курить, зябко повёл плечами и с любопытством взглянул на собеседника.

— А как вы относитесь к такому явлению, как «непризнанный гений»? — спустя некоторое время поинтересовался Салманский, оглянувшись резко назад из-за упавшего каштана. — Или, быть может, гении не бывают непризнанными? — он задумчиво почесал затылок и едва заметно нахмурился. Его пальцы слегка подрагивали, холодный ветер, как безжалостный палач, срывал с веток озябшие листья.

— Нет, чёрт возьми, это всё не то! — стремительно возразил Добрячков, зашевелив маленькими усиками. Его рот искривился в змеиной насмешке, брови насупились, а два уголька глаз ярко вспыхнули. В эту минуту каштан чуть было не свалился ему на голову, но он вовремя успел увернуться. — Да, точно не то! — голос Добрячкова охрип от внезапного волнения, с которым тот был в не в силах совладать.

— Я так понимаю, вы недолюбливаете этих «непризнанных гениев»? — густые брови Салманского изогнулись.

— Недолюбливаю?! — Добрячков сжал кулаки. Казалось, он прямо сейчас мог бы без зазрения совести ударить своего собеседника. — Да я терпеть не могу их! Всех этих мечтателей, мучеников… — тяжело вздохнул и продолжил уже немного тише и спокойнее:

— Эм… ну ладно… В общем, меня интересует только их оборотная сторона, лишённая всей этой звёздной мишуры. Судя по так называемому священному писанию, первые терпят поражение. Уж не оттого ли, что превосходство вторых в этом мире слишком очевидно?.. — он внезапно вскочил с места. С минуту ходил по беседке, о чём-то раздумывая и поглаживая усики. Затем вернулся, немного потоптался у скамьи, но не сел.

— Да и не верю я в этих «непризнанных гениев». По моему убеждению, гений, если он, конечно, таковым является, должен быть увенчан лаврами при жизни и никак иначе…

Скажем, как мой братец Маруся, у которого энтузиазма не занимать, да и легкомысленности полный вагон… — наконец опустился на скамейку. — Что там говорить!

Кстати, а каков ваш образ мыслей, мой юный друг?!

Молодой человек находился в несколько затруднительной ситуации: с одной стороны, он не мог не признавать гений того же Китса, а с другой — ему не терпелось понять логику этого самодовольного софиста. Юноша облизал губы и потёр вспотевший лоб. Какие слова будут в этой ситуации правильными? Не хотелось ударить лицом в грязь перед ухмыляющимся скептиком, который всеми силами пытался продемонстрировать собеседнику собственное превосходство. Салманский выпрямился, чтобы казаться выше, сцепил пальцы в замок и не без пафоса возразил:

— Ну, я полагаю, они существуют… По-моему, глупо это отрицать! Впрочем, не исключаю и то, что это может стать отличным объектом для различных спекуляций, как и любая форма духовности! — вполне довольный собой, он рассмеялся и потянулся за сигаретой. Шар, искрящийся над беседкой, стал немного темнее: зарождающийся вечер бросил на него свою тень. Голоса вдали умолкли. Кукушка устала отсчитывать время и скрылась за серебристым облаком. Скоро взойдёт луна, и тихая ночь воспарит над этой крошечной планетой, где живут такие же крошечные люди, обречённые оставаться не понятыми друг другом.

— М-дааа… ладненько! — протяжно произнёс Добрячков, искоса глядя на Салманского, после чего достал из чемоданчика мятный леденец,