Летуны с окраины лагеря снимаются всей эскадрильей и улетают в сторону Врат. Но это уже не наши заботы. У них свое командование, так пусть у них голова болит.
Полдня проходят в различных хлопотах и заботах. После обеда все начинается по второму кругу. А еще и начальство… Всех замов и помов слишком много на остатки полка, но ведь каждому хочется сказать свое веское слово! Но все было цветочками, пока не наехали политруки. Замполит, парторг, комсорг, пропагандон, – их было многовато, даже когда мы все собирались вместе, и им было где развернуться, а уж на мою роту…
Упущение с их точки зрения было налицо: рота уже на месте, а ленинский уголок до сих пор не оборудован. Ну, как тут не закипеть возмущенному разуму праведных коммунистов! И они закипели так, что лишь малости не хватало для выбивающегося из мозгов пара.
Никогда не мог понять нашего славного определения: «отличник боевой и политической подготовки». Что в армии важнее: чтобы военный был умелым солдатом, или чтобы он разбирался в бесконечных поворотных партсъездах и пленумах? И зачем вообще забивать голову подобной ерундой? Но лишь дядя Саша решается в открытую выступать против обилия замполитов, за что и ходит до сих пор в капитанах. Мне же остается объяснять, кивать, обещать исправиться, а в заключение послать Птичкина срочно исправить упущенное.
На уровне рот и батальонов политруки вполне вменяемые люди. Птичкин высказывает мне все, что думает об ленинских уголках, хотя, это чуть не единственная его глобальная забота, после чего послушно уходит возводить цитадель нашей несгибаемой идейности и непоколебимой веры в вечно живого вождя и дело его партии. Да и то – как же без боевого листка и прочей фигни?
Я со своей стороны настоятельно советую Птичкину найти художника и нарисовать большой портрет Ленина в пионерском возрасте, его же – пылающего комсомольца, а затем и умудренного жизнью коммуниста. Этакий триптих, чтобы бойцы смотрели и росли над собой на страх всем агентам мирового империализма. В ответ Птичкин посылает меня так далеко, что даже летчики не помогут добраться. Он до сих пор обижен на меня за давешний розыгрыш, хотя кто его просил верить откровенной ерунде? Надо же хоть немного соображать, а не принимать на веру все, что говорят другие.
Дел хватало. Людей туда, людей – сюда, выгрузить то, оборудовать это. Даже до модуля добраться не было времени. Череда дел привела меня к штабу, а оттуда как раз вывалил полкач в сопровождении зам по вооружению, зампотыла, связиста и других. Свита набиралась немалая.
– Старший лейтенант Зверев! – судя по тону, отец-командир явно был не в духе.
Я невольно вытянулся, даже сделал попытку щелкнуть каблуками, позабыв, что на ногах кроссовки.
– Что у вас за вид?
Вид у меня был вполне обычный. Конечно, далеко не уставной, но кто и когда одевался здесь по уставу? Сам полкач тоже был одет отнюдь не в китель с пьяными брюками.
Но возражать начальству – себе дороже. Потому пришлось стоять и молчать в надежде, что гроза промчится стороной.
– Вы в Советской армии, или где? Что у вас на ногах?
– Кроссовки, товарищ подполковник.
– Что? Вы что, кросс собрались бегать?
– Никак нет. Но в кроссовках удобнее.
Чего я только не услышал в ответ! Спустя пять минут, когда полкач разъяснил и мне, и своей свите, какой я разгильдяй, оболтус и вообще, непонятно кто, из начальственных уст вырвалась причина разноса.
– Тут того и гляди высокие гости с проверкой заявятся, и что они увидят? Что вместо воинской части имеют дело с партизанским отрядом? Не только бойцы, но и офицеры ходят кто в чем, служба несется абы как, дисциплина на уровне детского сада. У вас составлены планы занятий с личным составом?
– Никак нет, товарищ подполковник.
Говорить, что планы в нашем положении бессмысленны, я не стал. Оправданиям все равно не место.
– Вот! – полкач получил дополнительное подтверждение моей непригодности к военной службе. – Скажите, товарищ старший лейтенант, вы получили денежное довольствие?
– Так точно! – чеки нам давали регулярно, но какой от них сейчас толк, когда военнторг еще не добрался до наших мест?
– И вы состоите на всех видах довольствия?
– Так точно! – заладил я словно попугай.
– И в семье у вас все нормально?
– У меня нет семьи, – напомнил я.
– Но в отпуск вы уже ездили?
– Месяц назад, товарищ подполковник.
– И у вас нет никаких претензий?
– Никак нет!
Ну, прямо истинный отец, живо интересующийся делами своего непутевого сына! Даже тон стал участливый, и в глазах откровенная забота о подчиненном.
– Так какого же …?! – рявкает полкач.
От заботливости в его голосе не остается и следа.
– Мы с вами, товарищ старший лейтенант, в другом мире. По нам местные жители будут судить о Советском Союзе и хуже – о Советской армии. И что они подумают, глядя на вас? Что советские офицеры только самогон пьянствуют? Вы же алкоголик, товарищ старший лейтенант! От вас на выстрел разит спиртным!
Положим, в обед мы распили бутылку на восьмерых для поправки здоровья, и я не был не то что пьяным, но и хотя бы чуть навеселе. Уж не знаю, как полкач сумел унюхать слабый запах, да и был ли запах вообще? Может, виновато воображение командира?
– Немедленно идите и приведите себя в порядок!
– Слушаюсь! – вскидываю я руку к панаме, а сам думаю, что нет решительно никакого повода выполнять приказание, о котором полкач скоро забудет.
– После этого вместе с помпотыла отправитесь на аэродром. Возьмите с собой бойцов. Должны прилететь ученые, поможете им выгрузить багаж.
– Товарищ подполковник, разрешите вопрос. Много бойцов с собой взять?
Полкач поворачивается к связисту.
– Думаю, человек двадцать надо, – подсказывает тот.
– Слышали? – уточняет подполковник.
Вдалеке раздается гул, и мы все невольно поворачиваем головы в ту сторону.
– Выполняйте! – отрезает полкач, и я вновь вскидываю руку к головному убору.
Наша авторота находится где-то в пути, а о других машинах полкач даже не заикается. Впрочем, в армии это в порядке вещей. Тут главное – отдать приказ, и никого не касается, где подчиненный изыщет средства для его выполнения. Взять пару бээмпешек, что ли? Кто знает, что и куда придется тащить?
Полкач уходит с большинством свиты, и рядом со мной остается только помпотыла. Соболев сморит на меня вполне благожелательно, и я спрашиваю:
– Товарищ майор, багажа будет много?
– Откуда я знаю? – и, предупреждая мой следующий вопрос, – Домики для ученых вон там.
Ему, очевидно, не по душе, что в лагере будут штатские. Хотя, как в лагере? Для их братии отведен комплекс, находящийся несколько на отшибе от наших рот и батальонов. У нас своя жизнь, у них – своя, и кажется странным, что на каком-то этапе они вдруг пересеклись.
