тут мои родственницы будут пить чай, я их знаю.
Все такое идеальное, как из “пинтереста”, аж тошно.
— А душ тут есть? — скрестив руки на груди, спрашиваю я. — И где поспать. Ну… диванчик бы какой.
После раскладушки всему буду рада.
Эмре закатывает глаза, отпускает Кана и ведет нас внутрь. Кажется, он успел раздать поручения по поводу подготовки для нас комнат. По крайней мере, родственниц он устраивает внизу, у каждой отдельная спальня. А меня ведет наверх.
— Вот. Располагайся.
— Какая честь, — и прежде чем он заходит в комнату вслед за мной, я захлопываю дверь прямо перед наглым турецким носом.
А комната оказывается роскошной. И вид на море из окна. Аж плакать хочется.
Быстро принимаю душ, смывая с себя усталость после дня в дороге, и, даже не позаботившись о том, что голодна, падаю на кровать, зарываюсь лицом в подушки и стону, потому что тело просто одеревенело и невероятно мечтало о матрасе. Все, я отсюда не встану. В глаза будто насыпали песка, так что я их закрываю. Великолепно.
Без меня там ничего страшного не случится, так ведь?
Я имею право просто… поспать.
Глава 8
Не знаю, сколько я спала, но чувствую себя отдохнувшей. Сажусь в кровати, медленно потягиваюсь, вдыхаю аромат свежих простыней. Прелесть. А если вспомнить, что я еще в Стамбуле, то вдвойне хорошо! Об Эмре думать отказываюсь, он не испортит мне настроение. Я давно смирилась, что между нами ничего не может быть. Так уж и быть, разведемся, но гульнем в Стамбуле, почему нет?
Расчесавшись и чуть припудрив нос, я спускаюсь вниз на запах блинчиков и обнаруживаю бабушку у плиты. Она уже вовсю хозяйничает на чужой кухне, и ее совсем ничего не смущает. И ладно, главное чтобы они с мамой были довольны. Эта поездка нужна им еще больше, чем мне. Давно хотела хоть немного их осчастливить. А раз турецких детишек не планируется, то хотя бы так — турецкая кухня, сериальные виды за окном и один злющий турецкий мачо, который барабанит пальцами по клавиатуре ноутбука.
Эмре работает, склонившись над экраном — ну конечно, всегда таким был. Одержимым. Мог посреди ночи встать и пойти письмо написать или срочно сесть решать вопрос, который днем не поддался ему. Отвлечь его от работы… ну ладно, я без труда это могла, хоть потом он и бежал доделывать дела. Но сейчас так уж и быть — пусть портит зрение и позвоночник, это все все равно Элиф достанется, мне какое дело?
Маму замечаю не сразу, только когда подхожу ближе к окну. Она во дворе, рассматривает цветы и, кажется, уже положила на них глаз. Эта дачница однажды ночью выкапывала у администрации тюльпаны, чтобы пересадить их в наш сад, а потом уверяла, что всю жизнь платит налоги, так что это вообще не преступление и цветок просто переехал на другой участок — и что тут такого?
Одним словом я уверена, что когда мы полетим обратно в чемодане у нее будут саженцы.
— Привет, — здороваюсь со всеми, давая понять, что я здесь, а то все слишком заняты своими заботами. Рада видеть, что бабушка бодра, будто прекрасно отдохнула, мама тоже бегает по саду на турецком адреналине — еще бы, мечты сбылись как никак.
Я же тихо радуюсь, что Эмре переехал в новый дом, где со мной нет никаких воспоминаний. И у меня с ним. Это как чистый лист — по крайней мере, из-за угла не выпрыгнут призраки прошлого, чтобы напомнить, что вот тут мы целовались, а вот там… нет-нет-нет. Все спрятать в сундук, сундук подальше — в чертоги разума, и никогда больше не доставать.
Я медленно брожу по кухню, открываю холодильник, чтобы посмотреть, что там есть — конечно, слишком правильное питание, привычное для Эмре. Кривлю нос, достаю пачку апельсинового сока и пью прямо из пачки, потому что знаю, как сильно это его бесило. Кошусь на него, так как молчит, но он совершенно не обращает на меня внимания. Что ж…
Подхожу и с разбега плюхаюсь на диван рядом, но на приличном метровом расстоянии.
— Готовишься к свадьбе? Дом, смотрю, прикупил, — улыбаюсь ему, раздражая всеми фибрами души. Бабушка тут же суетится, прибегает, ставит прямо под нос между нами тарелку с блинами. — Невеста одобрила? Как ей райончик?
— Очень нравится, — он говорит это ехидно, но не поднимая на меня глаз. Это раздражает особенно сильно. Что ему все равно. И правда все равно на меня. Впрочем, как и на всех остальных. Всегда было. Только недолго казалось, что я особенная.
Надеюсь, Элиф будет счастлива с этим морозильником замерзать каждую ночь.
— А что ты женат она знает? — я улыбаюсь так широко как могу, аж щеки болят, а Эмре наконец поворачивает ко мне голову и щурит взгляд.
О да, я добилась того, чтобы он оторвался от своих букв и цифр на экране. Приятное ощущение разливается в груди — я все еще что-то могу.
— А ну давайте по-русски, мне же интересно! — ворчит бабушка, и я только теперь понимаю, что говорили мы по-турецки. — Невежливо это, говорить тайком.
— Нет, моя невеста не знает, что я женат, — продолжает он на турецком, в голосе одна сталь, мне не нравится, когда он со мной так разговаривает. Дальше продолжает на русском: — Так что надеюсь, мы быстро исправим это недоразумение.
— Хах, недоразумение. Так мило меня еще не называли, — улыбаюсь Эмре еще ярче, хочу ослепить его, сжечь чертову роговицу. — А семья твоя знает? Свекровь, свекр, — он не понимает моих последних слов, и я перевожу их на турецкий.
— Нет, не знают, — сквозь зубы звучит угрожающе.
Будто Эмре мне сообщает, что я зашла на запретную территорию.
— Мило, два года брака в трубу, — бормочу, и его раздражает моя милая улыбка, но я-то что поделаю?
Бабушка, кажется, понимает, что пахнет жареным — и это не ее блины.
— Ой, а мы поедем смотреть закат над Босфором? — вмешивается в наш диалог. — А может, на рынок?
