будут какие-то проблемы, он готов так просто отказаться? Только потому что там какая-то отслойка?
А я уже всем сердцем люблю эту кроху, которая живет внутри меня.
— Если организм справится и кровотечение прекратится, это никак не повлияет на ребенка, — успокаивает меня профессор.
— Это точно? Вы можете это гарантировать? — строго уточняет муж. Такое чувство, что он сейчас заключает сделку. И ему важно решить, подписывать договор или лучше найти нового подрядчика?
— Есть такой момент… — доктор подбирает слова. — Скажем так, природный отбор, на который Мы никак повлиять не сможем. Но мы со своей стороны сделаем все, что от нас зависит.
Какой естественный отбор? Мы что в пещерном веке живем? А мое мнение никого не интересует? Конечно, у меня и мысли не было, чтобы что-то делать с ребенком, но могли бы для приличия спросить.
Я для себя все решила — этот малыш точно родится! И плевать мне, что там захочет сделать Влад или этот профессор со своим консилиумом.
— С ребенком будет все в порядке? — спрашивает муж, а мне слышится “так мы берем этот пакет акций или лучше кинем ресурсы на паевые фонды?”.
— Как я уже сказал, — терпеливо повторяет профессор, опасаясь давать обещания, — если кровотечение прекратится, на здоровье матери и ребенка это никак не отразится. А вот получится ли его остановить… это пока гарантировать не можем. Но, опять же, будем делать все возможное.
— И невозможное, пожалуйста, тоже. — Влад заносит виртуальную ручку для подписи. Когда мы успели докатиться до товарно-денежных отношений? А ведь наша история так красиво начиналась…
— Хорошо. Сохраняйте, — вердикт вынесен.
Самое главное, что с малышом все в порядке. Или, по крайней мере, будет. Я облегченно вздыхаю.
— Переводите в палату, назначения сейчас принесу, — Лидия Яковлевна, которая до этого молчаливо переводила взгляд с меня на мужа, а с мужа на профессора, засуетилась и занервничала. — Сейчас план лечения мы обсудим с Владиславом Андреевичем.
Мне хочется возмутиться, что, может, и мне стоило бы поучаствовать в обсуждении этого плана, но сил почти нет. И те, что остались, я направлю на борьбу за ребенка, а не разборки.
Перед глазами мелькает утренняя встреча. Незнакомка, тычащая в меня животом. Мы как будто забыли эту ситуацию, но для меня точка еще не поставлена.
— Влад! — обращаюсь к мужу, — мы не закончили наш разговор!
Но он меня не слышит или делает вид.
Меня увозят в палату. В центре просторной светлой комнаты стоит широкая кровать, у стены диван и два кресла, на стене висит плазма, а за окном — пушистая ароматная сирень.
Интересно, сколько я здесь пробуду? На работе мне сегодня дали отгул, но ведь его придется отрабатывать. Вряд ли я смогу выйти после выходных. Придется брать больничный, а я так это не люблю… Мы с моими ребятами только начали учить новое стихотворение и репетировать сценку. Вряд ли Ирина Павловна, моя напарница, будет заниматься этим без меня.
Мне подают больничную ночнушку и халат. Они выглядят очень прилично, предполагаю, что до меня их никто не носил. Но мне сейчас все равно. Радуюсь тому, что можно встать и передвигаться самой.
— Куда вы? Нельзя вам! Только лежать! — в палате появляется медсестра, которая тут же усаживает меня на кровать.
— Я только переодеться, — я как будто оправдываюсь, но, по сути, мне не за что.
В дверях появляется муж и медсестра переключается на него.
— Владислав Андреевич, Полине Николаевне сейчас отдых нужен, никаких волнений. Мы ей сейчас укол сделаем, ей поспать нужно.
Она заискивающе улыбается и, как мне кажется, строит ему глазки. Ни стыда, ни совести у человека.
За время общения с Владом я привыкла, что люди относятся к нему с особым пиететом, общаясь со страхом и осторожностью. И он сам привык к подобному подобострастию и заискиванию.
Его должность и статус помогали решить многие проблемы, и этим откровенно пользовались — друзья, родственники, коллеги, случайные знакомые и партнеры.
На любом мероприятии, где мы с ним появлялись, нас встречали с почестями и всегда были рады видеть. Но через несколько фраз любое общение сводилось к "дай, "помоги", "реши", " сведи"…
Да что говорить про чужих людей, если родные вели себя с ним еще хуже.
Каждое посещение свекров заканчивалось перечислением списка того, что им нужно купить или сделать. Каждый звонок его младшего брата — просьбой скинуть денег. Сестра так вообще не стеснялась и просто в смс писала сумму, которую ей нужно скинуть.
То же самое "дай-дай-дай"…
И это несмотря на то, что первого числа каждого месяца Влад переводил на счета родственников немалые суммы.
"Странная ты, Полинка, — говорил он мне в начале наших отношений, — денег не просишь, ничего для себя не выгадываешь".
Тогда он еще называл меня так мило — Полинка. Последнее время имя сократилось до официального варианта — Полина.
А ведь так красиво у нас все начиналось…
Начиналось…
***
Из полудремы меня вырывает звонок телефона. Я и не заметила, как задремала.
Влад все еще в кабинете — сидит на диване и о чем-то беседует с Лидией Яковлевной. Медсестры больше нет.
Звонок отвлекает их от разговора, и они разом поворачиваются ко мне.
Только бы не мама, мелькает мысль. Нет ни сил, ни желания выслушивать ее нотации.
Экран мобильника радует меня ником "Катюша" — давняя моя школьная подружка, с которой у нас давно сестринские отношения.
— Как ты, дорогая? — начинает она. — Только вырвалась с офиса, хотела к тебе заглянуть, а там эта твоя церберша. Снова облаяла меня. И не призналась, старая кошелка, где. Что случилось?
В этой суете я и забыла, что звала вечером Катю в гости.
— Прости, у меня тут форс-мажор, — шепчу в трубку. Не хочу говорить при муже и враче. Тем более, что они все еще пристально на меня смотрят.
— Полина Николаевна, вам нужен отдых, — ко мне подходит гинеколог с протянутой рукой. — Поспите, а потом все разговоры.
— Ты в больнице, что ли? — испуганно спрашивает подруга.
— Все хорошо! — спешу ее успокоить. — Правда, Катюш! Я перезвоню.
Лидия Яковлевна требовательно машет рукой перед моим лицом. Покорно отдаю ей телефон.
Чувствую безумную усталость — мне и правда нужно поспать.
— Надеюсь, вы будете хорошо за ней смотреть. — Влад встает и идет к выходу. — Я ненадолго уеду, скоро вернусь.
Вроде и говорит с заботой обо мне, но как-то холодно, нет тепла в его словах.
— Ты маме моей пока ничего не говори, чтобы она не волновалась, — даже когда мне очень плохо, я не жалуюсь
