новый знакомый, человек пожилой и семейный, но страстно домогавшийся взаимности. Ермаков же убедил ее взять у него в долг.
На десятый день после того, как Юля разъехалась с мамой и обосновалась в крошечной комнате старого фонда с «удобствами» во дворе (мама переехала в однокомнатную секцию), Ирина Федоровна пришла ее навестить, заболела и осталась у дочери. «Цирк зажигает огни», сказала Юля, когда врач запретил Ирине Федоровне двигаться. Теперь она ставила себе раскладушку на ночь, а мама спала на тахте. Что она выиграла от этого обмена? Раньше у нее хоть была отдельная комната. Так продолжалось несколько дней, пока маме не стало лучше, и Юля с плохо скрываемым облегчением перевезла Ирину Федоровну в ее квартиру.
— А вот и вторая ласточка! — стоя в дверях, Манукян небрежно помахал конвертом, затем подошел к столу и с полупоклоном протянул его Соснину. Прихватив стоявшую перед Николаем начатую бутылку минеральной, Манукян жадно припал к горлышку и, осушив содержимое, переключил кондиционер на «сильно» и плюхнулся на стул в углу. — Создается впечатление, что, кроме меня, здесь никто не работает. Или это обманчивое представление? — спросил он, обращаясь к себе. — Может, мираж? Ведь сегодня тридцать девять в тени. По Цельсию. А по Фаренгейту еще больше. Если это вообще возможно.
— Что там у него? — после длительной паузы обратился Туйчиев к Соснину. — Чем это так энергично хвастает не очень воспитанный, но подающий надежды друг?
Но Соснин не спешил с ответом, он внимательно осмотрел конверт. Адрес точный: «Здесь, Садовая, 24, кв. 8, Павлюченко Галине Георгиевне». Вместо обратного адреса — замысловатый росчерк. Отправлено четверо суток назад в районе 112 почтового отделения. Поступило сегодня. «Это ж надо, внутри города с улицы на улицу четыре дня ползет!» — чертыхнулся Николай. Он аккуратно отрезал ножницами угол, вынул сложенный вчетверо лист и прочитал вслух: «Уважаемая Галина Георгиевна! Не преследуя цель причинить вам боль, хотели бы тем не менее открыть вам глаза на человека, который, называя себя вашим мужем, обманывает вас на каждом шагу. Зовут ее Вера Аверченко, живет в Самарканде. Проверить эти данные можно без особого труда. Ваши истинные доброжелатели».
— Значит, все-таки Вера. Чудненько. А то ведь она обратный адрес на бланке телеграммы вымышленный написала. Теперь проще, — облегченно вздохнул Туйчиев.
— А еще говорят, анонимки писать нехорошо! — откликнулся Манукян из своего угла. — По-моему, Николай Сергеевич — давний и убежденный ниспровергатель подметного жанра.
— Я и не отрицаю, мне всегда хочется бегом мчаться к рукомойнику, как только подержу эту мерзопакость.
— Чистоплюйство все это... Разве мы не черпаем информацию из загаженных источников?
— К сожалению, приходится, — вздохнул Соснин. — Но от этого грязная деятельность анонимщиков не становится чище. Ведь, проверяя все сигналы — а среди них немало клеветнических, — мы так или иначе пачкаем порядочных людей, ставим под сомнение их доброе имя. А кто ответит за инфаркты и другие тяжелые последствия такой деятельности?
— Но, согласитесь, проверять выборочно — значит упускать возможность выявить преступление. А кто мешает нам привлекать за клевету, если сигнал не подтвердится? — успокоил его Манукян.
— Ты ставишь проблему с ног на голову, — вмешался Туйчиев. — Забываешь о презумпции невиновности. Между прочим, конституционный принцип.
— Этот принцип заложен на перспективу. Мы еще до него не доросли, — горячился Соснин. — Не могут еще наши люди открыто бороться со злом, за себя боятся. И правильно, между прочим, делают. Примеров тому — оглянись назад — множество. А то, что сейчас можно говорить то, что думаешь, не до всех доходит. Вот и прячутся за безвестность и сразу оказываются по одну сторону баррикад с негодяями.
Арслан вдруг вспомнил одно из своих первых дел. Невысокую, худощавую женщину, сидевшую перед ним в теплой не по сезону кофте. На коленях она держала большой, видавший виды портфель.
— Я снова вызвал вас, чтобы продолжить наш разговор. — Туйчиев отодвинул от себя бумаги и внимательно посмотрел на посетительницу.
— Надеюсь, вы не надолго меня задержите, у меня скоро урок, дети ждут.
— Да, дети, — произнес Арслан, пытаясь подавить вдруг нахлынувшее чувство брезгливости, той самой брезгливости, которая охватывает человека при виде мокрицы.
В течение нескольких последних месяцев какая-то «группа родителей» усиленно бомбардировала письмами партийные организации области, редакции газет и облоно. В этих письмах шла речь о вопиющих безобразиях, имеющих место в одной из школ. Авторы сообщали, что школа превратилась в рассадник черных дел и низменных страстей, а ученики — в законченных бандитов. Учителя, как указывалось в письмах, уже давно потеряли облик педагогов: бьют детей, сквернословят на иностранном языке (учитель английского) и ходят со старшеклассницами на танцы.
В области забили тревогу. Была создана комиссия для проверки деятельности школы. Изложенные в письмах факты не подтвердились. Однако «группа родителей» продолжала трудиться в поте лица: почтальоны аккуратно приносили по утрам в самые различные инстанции голубые конверты без обратного адреса.
Директор школы, о которой шла речь во всех письмах, тоже получила письмо. Заботливо поинтересовавшись ее здоровьем, писавший, между прочим, советовал не выходить вечером на улицу, так как ему, автору, из совершенно достоверного источника стало известно, что директора проиграл в карты сын одного из педагогов школы. В конце письма выражалось соболезнование по поводу готовящейся расправы и сожаление о том, что адресату уже ничем нельзя помочь. Старый педагог, проучительствовавшая около сорока лет, прочитав письмо, слегла и вот уже около месяца в тяжелом состоянии находилась в больнице.
Прошла неделя с тех пор, как Туйчиев, получив в свое производство это дело, вел поиск авторов писем. Несколько раз приходил Арслан в школу, беседовал с преподавателями, присутствовал на педсовете, где обсуждался вопрос о письмах. Учителя требовали найти и наказать клеветников.
Тогда же возникло подозрение, что грязные анонимки пишет один из преподавателей школы — Калинкина. Вчера было получено заключение экспертизы — тексты писем выполнены Калинкиной.
«Знает ли она, что нам известен автор? — думал Туйчиев. — Наверное, догадывается. За ее показной непринужденностью и даже бесцеремонностью прячется страх. Он проявляется и в беспокойно бегающих глазах, и в нервной дрожи пальцев, беспрестанно гладящих ручку портфеля. Чему может научить детей такой педагог?»
— В ходе прошлой беседы вы, гражданка Калинкина, клеймили позором анонимщиков. Должен ли я понимать это как раскаяние в совершенном вами преступлении?
— Я вас не понимаю! — возмутилась Калинкина.
— Понять меня
