— Другие тоже уезжают, опасаясь террористов? — спросил я ее.
— Другие любят об этом поговорить, — признал Билли.
— Но некоторые уехали, — торопливо вставила Джейми.
— Ваши знакомые? — спросил я.
— Нет, — с ударением произнес Билли. — Мы будем первыми.
С улыбкой, которая мне (плененному ею так же молниеносно, как, думаю, в свое время пленился ею Билли, но находящемуся по другую сторону опыта: мой был уже где-то на грани забвения) показалась не только щедрой, но также искусительной, Джейми небрежно и высокомерно обронила:
— А я всегда люблю быть первой.
— Что ж, если дом вам подойдет, он ваш. Давайте нарисую план.
Вернувшись в отель, я позвонил Робу Мэйси, местному плотнику, который уже десять лет присматривал за моим домом, и его жене Белинде, раз в неделю делающей уборку и привозящей продукты, если мне неохота ехать за восемь миль в Атену. Продиктовал им список того, что необходимо упаковать и отправить в Нью-Йорк, и сообщил о приезде через неделю молодой супружеской пары, которая проживет у меня весь следующий год.
— Надеюсь, это не связано с вашим здоровьем? — откликнулся Роб.
Именно он отвез меня в Бостон, а потом доставил из больницы домой, когда мне девять лет назад удаляли простату, а Белинда стряпала мне и с удивительной чуткостью помогала справляться со всеми сложностями в хлопотные недели выздоровления. С тех пор я ни разу не был в больнице и не болел ничем, кроме легкой простуды, но добросердечная чета Мэсси, бездетные супруги среднего возраста (он — жилистый, умный, покладистый, она — полногрудая, общительная, суетливая), со времени операции даже пустяшные мои дела воспринимали как нечто требующее повышенного внимания. Даже от родных детей не имел бы я в старости лучшей заботы, а может, имел бы и худшую. Оба они не прочли и строчки из моих книг, но, натыкаясь в газете или журнале на мое имя или фотографию, Белинда сразу же делала вырезку и приносила ее мне. Я неизменно заверял, что вижу это впервые, а после ухода Белинды, не желая обидеть добросердечную женщину, уверенную, что вырезки хранятся в специальном альбоме, тщательно разрывал, не глядя, принесенный ею листочек на мельчайшие кусочки и только после этого выбрасывал в мусорную корзинку. С этим тоже было покончено.
На мой семидесятый день рождения Белинда приготовила бифштексы из оленины с красной капустой, и мы втроем отужинали у меня дома. Мясо — охотничий трофей Роба, добытый в наших лесах, — было отменным, и таким же было веселое дружелюбие и тепло моих друзей. Они поздравили меня шампанским и подарили свитер из шерсти ягненка, купленный для меня в Атене. А потом попросили рассказать, каково это — быть семидесятилетним. Я сидел во главе стола. Поблагодарив за свитер, я поднялся с места и произнес: «Речь будет очень короткой. Представьте себе четырехтысячный год». Они улыбались, уверенные, что сейчас последует шутка, и я пояснил: «Нет-нет, я серьезно.
Подумайте о четырехтысячном годе. Представьте его себе всесторонне, во всех аспектах. Не торопитесь». Минуту над столом висела тишина. «Вот это и значит быть семидесятилетним», — тихо сказал я и сел.
Нельзя было приглядывать за домом лучше Роба Мэйси. И вести хозяйство лучше Белинды. О таком можно только мечтать. И хотя я лишился присматривавшего за мной Ларри Холлиса, у меня оставалась эта пара, и тем временем, которое я имел для работы, и даже всем написанным я был отчасти обязан их восхитительной заботе обо всем остальном. И вот теперь я их брошу!
— Здоровье в полном порядке. Но есть работа, которую нужно закончить в городе. Поэтому я поменялся с ними домами. Буду держать с вами связь. Если понадобится что-то сообщить, звоните мне «в кредит».
— Натан, — добродушно сказал мне Роб, — звонков «в кредит» не существует уже двадцать лет.
— Правда? Ну, вы меня поняли. Я скажу им, что Белинда будет, как раньше, приходить раз в неделю, а в случае надобности они могут звать вас обоих. Платить буду я сам, но если Джейми Логан или Билли Давидофф попросят вас о чем-то дополнительном, то договаривайтесь напрямую.
Произнеся имя Джейми, я вдруг почувствовал острую боль; больно было оттого, что я не только теряю ее, как Роба и Белинду, но и сам хлопочу о том, чтобы эта потеря стала реальностью. Было такое чувство, словно я лишаюсь самого дорогого на свете.
Я сказал Робу с Белиндой, что, как только перееду в квартиру на Семьдесят первой Западной, договорюсь с ними о перевозке в город моих вещей и о том, чтобы кто-то из них отогнал машину обратно, поставил в гараж и, пока я отсутствую, время от времени «выгуливал». Два месяца назад я закончил очередную книгу и еще не взялся за новую, так что ни рукописей, ни записных книжек перевозить не требовалось. Если бы новая книга была в работе, вопрос о переезде, пожалуй, не встал бы: я никому не доверил бы перевозку рукописей, а приехав за ними сам, ни за что не вернулся бы в Нью-Йорк — не по причинам, двигавшим Джейми, не из-за ужаса перед террористами, а потому, что все мне нужное было именно там, где я жил; там ткался узор размеренной жизни, необходимой, чтобы писать; там были книги, отвечавшие моим потребностям, и пейзаж, помогавший сохранять душевное равновесие и оставаться, сколько возможно, в рабочей форме. Нью-Йорк мог предложить мне только то, чем я был уже не в состоянии воспользоваться, а именно переживание текущего момента, того, что происходит «здесь и сейчас».
Здесь и сейчас.
Тогда и сейчас.
Начало и конец «сейчас».
Именно это я нацарапал на клочке бумаги, где прежде уже вывел «Эми Беллет» и записал телефон моей новой нью-йоркской квартиры. Слова были похожи на какое-то название. Может, и станут названием. Или все-таки стоит пойти напрямик и назвать книгу «Мужчина в памперсах»? Книгу о человеке, который знает, что принесет ему невыносимую боль, и все-таки отправляется туда, к ней.
Следующим утром мне позвонили из урологической клиники, поинтересовались, все ли в норме, нет ли каких-то изменений в самочувствии, например лихорадки, болей или еще чего-то необычного. Нет, самочувствие прекрасное, ответил я, но недержание, насколько могу судить, осталось на прежнем уровне. Спокойная и внимательная медсестра посоветовала мне быть терпеливым в ожидании признаков улучшения, вполне возможно, они и проявятся, иногда это бывает даже недели спустя после инъекции. Напомнила, что для получения желаемого эффекта в некоторых случаях приходится прибегать ко второй, а то и третьей инъекции, причем ежемесячное повторение процедур на протяжении трех месяцев не представляет никакой опасности. «Сужая выходное отверстие, мы даем вам хороший шанс на частичное или полное сокращение непроизвольных выделений. Пожалуйста, держите с нами связь и обо всем сообщайте доктору. И независимо от симптомов зайдите к нам в течение недели. Пожалуйста, мистер Цукерман, очень вас просим».
Необходимо было немедленно избавиться от идиотских, пустопорожних фантазий о новом рождении, взять в гараже за углом машину и, не теряя времени, отправиться на север, домой, где я быстро сумею вернуть свои мысли в должное русло и подчиню их трудностям создания художественной прозы, занятию, не оставляющему места розовым мечтам. Если чего-то нет, приходится без этого обходиться. Тебе семьдесят один год, и этим все сказано. Дни тщеславного утверждения «я» позади. Не соглашаться с этим просто глупо. Незачем лезть во внутренний мир Эми Беллет или Джейми Логан, незачем лезть и в свой собственный: это та же нелепость. Процесс самопознания давно закончен. Все эти годы я не был глупым дитятей и узнал даже больше, чем следовало. Перевалив за шестьдесят, я не отводил глаз в сторону, не скользил по течению, не отворачивался, скрывал, насколько возможно, свой страх, и, если мне суждено создать еще что-то, я справлюсь с этим без известий о терроризме, «Аль-Каиде», войне в Ираке или переизбрании Буша. Куда разумнее избегать негодующих, истеричных перемываний подробностей кризиса. В годы Вьетнамской войны все это поглотило меня целиком, и стоит мне поселиться в городе, как я снова уйду в это с головой, а возбуждение, неминуемо приходящее вместе с чувством причастности, исподволь разрушает и в конце концов делает тебя разбитым, плохо соображающим неврастеником, и, без сомнения, это одна из причин, заставляющих Джейми Логан стремиться к бегству.
