некогда мёртвой почвы.
— Первуша, милая, Первуша, дева красная, питали нежные чувства к тебе родичи, любили тебя селяне, убивались всем хутором, горевал твой суженный, что из года в год поминали добрым словом тебя, что поминали их предки тебя, что поминают по сей день предки предков твоих, — объявила птица, озарявшая окрестности леса. — Была я Сирин, а ныне я Алконост, благодаря твоему теплу солнечному, потому что при жизни была ты добрая душа и после смерти посылали родичи тебе тепло. Велес, бог, что определяет души после смерти, принял своё решение! — лико красной девицы с румяными щеками, с телом птичьим повернулось, чтоб взглянуть на спасителя. — Уж любит тебя бог, вот и пришёл к тебе на помощь!
Алконост взмахнула крыльями и унеслась вверх восвояси и вдали казалась тёплой звездой, что отправилась обратно в звёздный мир. А тем временем свет и тепло из могилы увеличивались, что утопленники и упыри попросту теряли сознание от количества силы солнца, что накапливалась под землёй, пока со взрывом энергии, что оттолкнула всю нечисть подальше от островка, с ярким сиянием из могилы плавно возвысилась некогда бывшая навьей, Первуна. И неописуема она была красива, и волос был у неё не чёрный, а светло-рыжий, глаза добрее доброго, улыбка греющее сердце, зубки белее снега. Та грязная тряпка, что была на ней, сталась меловым полотном, прикрывая всё тельце.
Что Живорот, что Милан не могли не отвести глаз своих от девы прекрасной, не в силах сдерживать улыбку. Облегчение ощутили оба, помимо тепла, ведь на их же глазах вся нечисть в животном страхе бежала от этого острова, от этого света, тепла, красоты, которой завидовали русалки, а особенно кикимора. Туман рассеивался, земля оживала, растительность радовалась приходу доброго духа, водяной занырнул и более не желал высовывать свою рожу юродивую, болотник закатился за бурьян, а леший зарылся в землю.
Одного взмаха руки девы хватило, чтобы подсветить путь обратный до избы охотничьей. Она плавно спустилась с воздуха на островок.
— Благо дарю тебе, Милан, за то, что не побоялся путь нелёгкий пройти, за то, что помог мне избавиться от проклятия, за то, что спас Живорота от недуга и нелёгкого выбора, — приятным, успокаивающим голосом, молвила дева, что герой наш пестрил лучезарной улыбкой и сияющими глазами, кои не в силах был оторвать от Первуны. — И не только я даю тебе благо. Ежели не ты, Велес не сделал бы меня Берегиней, а коли узнал бог, что ты в беде, так даровал мне силы солнечной, да чтобы лес оберегала… — она заметно пригрустнула.
— Хвала Велесу! — ответил кот. — А куда запропастились добрые духи этого леса? Их подавила смерда?
— О нет, Милан. Их люди поубивали, оттого и смерды расплодилось много…
— Кому выгодно из людей убивать добрых духов? Хранителей леса? — задумался оборотень.
— Мне покуда знать? — развела берегиня руками. — Теперь ступай, Милан, утро вечера мудренее… А ты, — она обратилась к душе Живоротской, — еже ещё жену другую возлюбишь, то нет тебе прощенья и придёт за тобой кто пострашнее навьи, аже я твою душонку нечестивую спасать не собираюсь, уяснил? — душа смиренно кивнула. — Ну всё, молодцы, ступайте в добрый путь!
Лучи света простирались сквозь деревья и кусты, бурьяны и валуны и вели они к избе охотничьей. Чёрный кот-баюн по имени Милан топал на своих двух и различные небылицы душе Живоротской рассказывал: и про то, как в Киеве княгиню Ольгу спас, и про то, как в одиночку справился с богатырями, и про то, что в Арконе его имя в доброй славе, и про что он только не сказывал, пока медленно волок свои мохнатые ноги, а Живороту оставалось лишь слушать да помалкивать, доколе не доберётся оборотень до избы…
— Ведаешь, кот, а я знал, что ты справишься! — подбадривал Милана радостный Тимоха, снимающий с себя одеяния, на фоне трёх голых сынов, что ждали родичей и гостя, чтобы вместе пойти в баню.
— Дай ты ему поесть, чего раскудахтался? — Живорот поглаживал чёрного кота в его мохнатой животной форме, что лакомился медвежатиной со стола и достаточно громко мурчал.
Как доел, котолак спрыгнул с кормёжки и принялся увеличиваться в размерах, потом поднялся на задние лапы, ища равновесие, в то же время проявлялись человеческие черты: руки, например, задние лапы становились ногами, голова принимала более людской вид, а как с животного состояния переметнулся он в облик оборотня, так тут же заговорил:
— Благодарю, братцы! А накидки не будет ли у вас? — скромно спросил он.
— Будет, братец, будет, — Живорот “нырнул” в подсобку и тут же вынырнул с полотенцем с красным орнаментом защитным.
— Не, не, я же окаянный, на меня плохо действует, голова потом болеть будет, — ответил кот, заметив вышивку.
Дед метнулся туда и обратно с однотонной овчинной ветошью.
— Другое дело! — выхватив её у старика, Милан нацепил тряпку, прикрывая пах. — А сейчас будет чудо! — артистично заявил он.
Голые мужики окружили оборотня в углу, кой сгорбился и руками схватился за голову, как вдруг вся шерсть чёрная на нём втянулась внутрь, как и когти, что стались ногтями человеческими, а голова теперь человеческая, лица, правда, не видно было, ведь, как я уже сказал, сгорбился молодец, принимая людской вид. А как выпрямился, то всем мужикам на зависть, показал своё лико — голубые глаза, острые скулы, умеренно вытянутый нос, кучерявые коричневые густые волосы и улыбка, что манила каждую жену в селе.
— На хутор придём, человеком не становися, а то всех дев заберёшь… — пригрозил Тимоха, рассмешив всех, хоть из уст его прозвучала истина.
— А чего, ты братец, овчинной прикрылся? — спросил один из сынов молодых.
— Это чтобы… — Милан замялся, — чтобы… чтобы кожу не испечь об древесину в баньке горячую после превращения. А то она у меня сейчас очень нежная… — все поверили.
В самой баньке Милан горделиво сказывал о своих геройских похождениях в проклятый лес, а Живорот ему поддакивал: “всё так, всё именно так!” — повторял он каждый раз, как Милан либо дёргал его за ногу, либо тыкал локтем в рёбра. А потом принялся сказывать про себя все то, что сказывал Живороту на обратном пути. Тимоха ещё с какой-никакой толикой скуки воспринимал всё, что повествовал оборотень, а вот сыны, не могли рты сомкнуть — настолько они восхищались гостем и спасителем их родича. Зачем приходила навья они условились сынам не рассказывать…
— А у меня с банниками всегда отношения хорошие, — поддерживал разговор наш герой в парилке, когда уже всё про себя рассказал за час. — Хоть я
