вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной рыбы. Но беда была в том, что старики Чернобурых вовсе не ели рыбы.
Это был пережиток седой старины. Предки племени не знали рыболовства. Только недавно Чернобурые переняли приемы рыбной ловли у жителей Нижнего поселка и научились от них печь ее на горячих углях.
Но и до сих пор старики, а особенно старухи, брезгали рыбьим мясом. Оно внушало им странное отвращение. Только-более молодые решались есть печеную рыбу. Но и то это делалось лишь тогда, когда долго не было никакой другой пищи.
На широкой площадке был разведен костер, около которого собралось все население поселка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они выгребали палками из костра.
Там она, шипя, запекалась, пока кожа ее не обугливалась от жара. Печеных щук, окуней, стерлядок раздавали желающим. Не давали рыбы только маленьким детям: они могут подавиться костями.
Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жили старики и старухи, хранители очага. Там жила сама Каху, Мать-матерей поселка Чернобурых Лисиц. Целыми днями сидели они вокруг огня, подкидывая туда еловые сучья. Старики по очереди ходили в лес за охапками валежника.
Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали беззубыми ртами. Некоторые плевались.
Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь. Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую пишу.
Художник Фао
На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках матерей долго не открывались входные заслонки. Вчерашняя еда только ненадолго утолила голод. В жилье стоял полумрак. Людям не хотелось подниматься со своих теплых постелей.
Потом начали плакать дети. Они были голодны. Матери сердились и шлепали малышей. Лучше всего было грудным: они были сыты материнским молоком.
Всех голоднее были старики и старухи. Они по очереди выползали наружу и долго вглядывались вдаль, прикрывая глаза костлявыми ладонями.
Когда же вернутся охотники?
Сама Каху вышла на площадку и пристально глядела через овраг. Потом она вернулась к очагу и поманила рукой Фао.
Когда он присел возле нее на корточки, она тихонько прошептала ему на ухо несколько слов и показала рукой на дверь.
В землянке Уаммы дети особенно раскричались. В это время кто-то сильно толкнул снаружи дверную заслонку, и она упала на пол. Через вход ворвался свет и холодный воздух.
Дети замолкли. Все испуганно оглянулись на входную дыру. В нее просунулась белая голова, и вслед за ней в землянку на четвереньках прополз дед Фао. Он огляделся вокруг своими красными и слезливыми от едкого дыма глазами и подошел к шкуре, на которой сидела рыжая Уамма. Фао похлопал ее ладонью по плечу, молча ткнул пальцем назад к выходу и молча выполз обратно.
Уамма быстро набросила на себя меховое платье и вышла за ним следом. В землянке Каху ярко горел огонь. Еловые сучья трещали и кидали вверх целые снопы искр. Это был не простой костер. Это был Родовой огонь, покровитель племени, податель тепла и света, защитник от тайных врагов и «дурного глаза».
Серый дым струей поднимался вверх и уходил через крышу в дымовую дыру. Она всегда была открыта настежь, остатки дыма клубились под стропилами потолка и висели над головами. Когда Уамма поднялась на ноги, едкая гарь начала щипать ее зеленоватые глаза. Она нагнулась и ползком приблизилась к очагу. Вокруг сидели бабушки. Одни из них были очень толстые, другие — тонки, костлявы и горбаты.
Мать-матерей Каху сидела посредине, на краю разостланного меха бурого медведя. Она молча показала рукой на медвежью шкуру.
— Плясать будешь! Оленем! — сказала она.
— Три матери! Три рога!
Уамма засмеялась и скинула с себя платье. Она улеглась ничком на шкуру и положила голову на колени Каху.
Подошел Фао. В руках он держал меховую сумку, из которой вытряхнул какие-то разноцветные комочки. Здесь была желтая и красная охра, белые осколочки мела и черные куски пережженной коры. Все это были краски первобытного художника-мага. Фао взял уголек и в несколько штрихов набросал на смуглой спине Уаммы фигуру самки северного оленя с закинутыми назад рогами, с вытянутыми в воздухе линиями ног. Готовый контур был подкрашен мелом и углем, и стало ясно, что художник изображает весеннюю окраску оленя, когда белая зимняя шерсть клочьями начинает выпадать и заменяется пятнами коротких и темных летних волос. В передней части груди Фао нарисовал продолговатое кольцо, закрашенное внутри красным. Это было сердце оленя, полное горячей крови. Копыта покрыты желтой краской, рога — бурой.
По знаку Каху Уамма поднялась. Старухи отвели ее за костер, так что рисунок был отчетливо виден всем, кто сидел в землянке.
— Тала! — сказала Каху.
— Тала, тала! — повторили за ней хором все остальные. Этим словом обозначали жители поселка оленью самку. Теперь Уамма была не Уамма. Она была «тала».
В рогатого зверя превратила ее художественная магия Фао и заклинание Каху. Первобытный человек во все времена отличался огромной силой воображения. Ему можно было внушить все. Он верил словам больше, чем глазам. Фантазия подчиняет его себе целиком. Действительность бледнеет перед ней, и самые глаза начинают видеть не то, что есть на самом деле.
В те далекие времена люди жили в наивной простоте первобытной культуры. Во сне они были во власти видений, а их дневные мысли часто были похожи на сны.
И с той минуты, как Уамма услышала слова Каху: «Ты тала! Ты самка оленя!», она сама стала чувствовать себя настоящей оленьей самкой. Она больше не улыбалась! Ведь олени не смеются. Она чувствовала, как на голове ее качаются тяжелые, ветвистые рога, а на ногах выросли твердые двойные копыта.
— Ложись! — сказала Каху. — Спи!
Уамма послушно улеглась ничком и зажмурилась. Два старика принесли оленью шкуру и накрыли ее, а впереди положили голову молодой важенки с шерстью и короткими рогами. Через полминуты Уамма уже спала и видела себя во сне оленем.
Каху назвала еще два имени: Балла и Огга.
Это были две другие матери; Фао был послан их звать к Родовому огню.
В поселке была еще другая группа землянок. Женщины этой группы имели особую родоначальницу и не
