Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
надо спросить царя. А сейчас и вовсе стали наглыми. Чуть что, так жгут наши стога, угоняют скот. Если бы не дружина Бережнова, то и деревни бы сожгли.
Так шли, спорили, следом косолапил Бурка, но друзья понимали, что скоро он оставит их. Вышли в верховья речки Кривой. Здесь было тихо и мирно. Арсё и Журавушка поднялись на сопку и долго смотрели на догорающую оранжевую зарю. Что делается там, на западе? Живы ли побратимы?
5
А на западе горела земля. Земля, исхлестанная снарядами, иссеченная пулями, изрытая окопами. Раненая земля, страдающая земля. Здесь и солнце всегда тускло-красное от порохового дыма, гари и пыли. Обычное дело, война. Война – тоже работа, кровавая работа.
Устин Бережнов, как и все уссурийцы, влился в мощную Уссурийскую дивизию под командой генерала Хахангдокова. Устин стал кавалеристом, Пётр Лагутин и Федор Козин – артиллеристами при легких пушках. Батальоном командовал капитан Ширяев.
В ту же Уссурийскую дивизию, более того, в тот же взвод попал и Гаврил Шевченок. При встрече с Устином предупредил:
– Ты меня не знаешь, я тебя тоже. Ты не стрелял в казаков, я не был каторжником. Как я сюда попал? Раньше был знаком с прапорщиком Колмыковым, пришел добровольцем, взяли – и документов не спросили.
– Где Коваль и Шишканов, что с каторги бежали, они же без документов?
– Те определилась в пехоту. Прикинулись дурачками, мол, бродяги, не помнящие родства, желаем воевать за царя и отечество. Лучше воевать, чем заживо гнить на каторге, тут уж альбо грудь в крестах, альбо голова в кустах. Свобода, чего же еще желать!
Каввзвод Колмыкова состоял из необученных солдат-кавалеристов. За три недели чуть поднаторели рубить саблей, а стрелять все могли. Люди таёжные, без ружья и спать не ложились. Поручик Иван Шибалов, командир кавалерийской роты, приметил Устина Бережнова: тот и рубил неплохо, и стрелял на зависть всем, конь тоже у него сильный и послушный хозяину. После стрельбы подошел, хлопнул по плечу:
– Молодец! Таких не скоро убивают. Умение придет с боями.
Но все это было уже позади, кажется, давным-давно, потому что день на войне можно измерять годами.
Вот и в тот день, когда побратимы смотрели на закат, а здесь еще вовсю полыхало солнце, каврота Ивана Шибалова затаилась в ба́лке, чтобы в ночь проскочить линию фронта, ворваться в деревню, где, по данным разведки, находился штаб. Если захватить штаб не удастся, то хотя бы разгромить, забрать документы.
Рядом с Устином лежал Гаврил Шевченок, у которого, как и у Устина, на счету уже несколько боев, ворчал:
– Отчего у меня перед боем поджилки трясутся?
– Об этом же я хотел спросить тебя.
– Сравнил! Ты черт против меня. Тебя уже знают германцы и шарахаются, как от чумы. Ты и пуль не боишься. Заговорённый, что ли?
– Не боюсь, тоже мне сказанул, Гаврило. Боюсь, и еще как! Я в первых боях от каждой пролетевшей пули так втягивал в себя шею, что думал, она вместе с головой окажется в животе.
– Значит, и ты трусишь?
– Не трушу, а боюсь – разница есть. И кто тебе скажет, что он ничего не боится, не ходи с тем в разведку, первый побежит. Все боятся, но только ту боязнь глубоко в душе прячут.
О первых боях Устин позже скажет: «Первый бой, в который я шел, был похож на кошмарный сон, на небытие, с таким же кошмарным пробуждением. Я слышал только грохот боя, да и то будто издалека, я не видел друзей, не чувствовал своего тела. Мелькали лица, искаженные страхом. Ты за чертой жизни, за чертой человеческого понимания. Конечно, в своих не стрелял, своих не рубил, падала сабля на шишкатые шлемы. И вот бой закончился. Я был в липком поту, каждая жилочка дрожала. Начала проясняться голова, глаза начали видеть, из тьмы возвращался к свету. А кругом трупы, головы, как арбузы на бахчах. Увидел, что этот курнос, тот рыж, другой чёрен, третий светловолос, а в бою все они были на одно лицо. Потом еще был бой. Здесь я уже чуть стал видеть и слышать. Понял, что кому быть повешенным, тот не утонет. Поверил судьбе. А когда их прошло с десяток, то уже не рубаешь зазря, выбираешь, кого половчее ссадить с коня, в кого точнее пустить пулю, и люди уже стали не на одно лицо. Ты видишь бой, чувствуешь его, и уже не кто-то свыше руководит тобой, а руководит твой разум. Такого трудно убить. Ведь в первых боях чаще умирают трусы, есть с чего. И есть с чего быть трусом: первое, что тебя могут убить, второе, что ты кого-то убиваешь. Убивать ведь тоже страшно. И вот, кажется, ты поверил в фортуну, прошел липкий страх, но боязнь осталась навсегда. И останется навсегда…»
После первого боя поручик Шибалов подошел к Устину, который стоял над трупом немца, положил руку на плечо, тихо сказал:
– Ну вот и выжили. Не погиб в первом сабельном бою, во втором не погибнешь. Только шальная пуля может сковырнуть, но они не столь часты. Обойдут нас. Рубил ты чисто, стрелял метко.
– А вы разве видели бой? – удивился Устин.
– Видел. У меня уже есть привычка видеть бой. Мальчонкой безусым воевал в японскую. Служил в роте разведчиков. Думаю, что после этой стычки назначат нас в разведку. Отсеются слабые, останутся сильные.
Устина тошнило от запаха крови, вывороченных человеческих внутренностей. Поборов рвоту, не поднимая головы, он побрел с поля боя. Подойдя к своей роте, опустился на траву, его верный Коршун остановился рядом, начал теребить губами плечо, стянул картуз, явно заигрывал.
– Ладно, Коршун, дай душой отойти.
– Он тем и занят, чтобы душу твою на место поставить. Умнющий у тебя конь, Устин Бережнов, – проговорил сбоку боец их каввзвода Костя Туранов. – Ишь, хочет хозяина развеселить. Давай дружить, быть в боях вместе, Бережнов.
– Давай, – вяло ответил Бережнов.
Одну шинель бросили на потники, второй укрылись. Тут же уснули.
Солнце клонилось к западу. Скоро оно упадет в степь и уснет в душистых травах. Придет ночь, командир роты Шибалов подаст команду «На конь!», и все начнется заново: тот же грохот боя, выстрелы, стоны людей, предсмертное ржание коней. Рота проскочит фронт, оставляя позади своих товарищей, друзей. Их никто не подберет, им никто не поможет.
Колмыков, командир взвода, нервно покусывал травинку. Нерослый, суетливый, юркий, чернявый, на его смуглой коже разлилась серость. Командир бы не должен трусить, но он явно трусил больше других. Вернее,
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
