наличие «ближних» особенно важно, так как «ближний» — самая легкая добыча. А стая — это живой запас еды.
Конечно, собственные малыши — последний пункт в гиенском меню, но иногда дело доходит и до них.
Поясним и связующую роль похоти. По эффективности ее следует все же поставить на первое место.
Сочные вульвы «в ассортименте» — лучший социализатор. Именно их пульсация создает стаи, а очередность «присовывания» творит общественные отношения.
Так или иначе, но глупейшую необходимость болтаться по саванне в поисках «половинки» фактор стаи, в принципе, исключает.
Довольны и дамы. На них всегда нацелен десяток крепких пенисов, и вдовство превращается в мимолетную формальность.
Бесспорно, возможность «присунуть» — это прекрасная «скрепа».
Но! Не хуже разврата связует и страх.
Поодиночке гиены трусливы, а сложив свои двадцать трусостей — легко сжирают льва.
Конечно, падаль лучше. Она не лупит копытами и не огрызается. Рыться мордой в протухших кишках приятнее, чем носиться по пустыне за глупой зеброй.
Но хорошая дохлятина на дороге не валяется. Особенно в Калахари. Группировки грифов и марабу, а также полки термитов частенько осваивают ее раньше гиен.
И пятнистым приходится атаковать антилоп, жирафов, львов, etc.
Завалив добычу, гиены сразу начинают ее есть, не дожидаясь ни смерти жертвы, ни ее «последнего слова».
Да и своих раненых сородичей они никогда не бросают, а доедают на месте.
Наш наблюдатель свистит — и к нему поворачивается (примерно) двадцать гиенских рож.
В желтых пронзительных глазах нет даже намека на самую простую «мысль».
Несмотря на то, что у гиенид есть чему поучиться, никакой «рассудок» в них не просматривается. Эмоции просты. Всеми помышлениями правят голод и раздраженье.
Все объяснимо.
Пятнистые замкнуты в «пожирательно-размножительный» механизм саванны.
Их приспособленность к среде абсолютна. Поэтому нет никакой необходимости добавлять что-нибудь новенькое в их набор рефлексов. И невозможно предположить, что гиенских внуков будет волновать гравитационное линзирование или красота закатов над Окаванго.
А теперь отмотаем время на пару миллионов лет назад.
Мы на том же самом месте. Но теперь перед нам не гиениды, а ранние homo. Наши прадеды.
На тот момент — дно животного мира.
Homo — тоже падальщики. Тоже — свирепые, прожорливые и похотливые.
Все, что было сказано о гиенах, в высшей степени применимо и к ним.
Впрочем, в отличие от гиен, им досталась эпоха огромных трупов.
Мы помним, что плейстоцен был веселым и сытным временем.
Кровавый механизм отбора работал гораздо интенсивнее, чем сегодня.
Сотни пещерных львов и гомотериев ежечасно кого-нибудь рвали. Копытные пороли друг друга рогами, а хоботные затаптывали. Умирали с огоньком. Цеплятельство за жизнь было не в моде. «Эволюционный долг» еще не был пустым словом, так как мутации и перетасовки генов требовали энергичной смены поколений.
Конкуренция за падаль, конечно, была.
Но! Травоядные персонажи плейстоцена, в основном, были так велики, что без лишних скандалов делились между всеми падальщиками саванны.
К примеру, возьмем труп дейнотерия.
Этим архаичным слонишей могла одновременно угоститься тысяча мертвоедов.
Разумеется, хоботок, язычки и гениталии доставались хищникам-убийцам. Но остальные 10 тонн слонятины доедали некрофаги.
Конечно, некая очередность доступа к телу соблюдалась. Отметим, что она была взаимополезна.
Поясним.
Шкура того же дейнотерия не прогрызаема для homo. Тем более дейнотерия, поднадутого трупными газами. Хилые ногти человека и его щербатые камушки в этом случае бессильны.
Чтобы получить доступ в сытные глубины туши, homo пропускали вперед зубастых и клювастых коллег. Те прогрызали или проклевывали в коже отверстия, открывая людям путь к внутренностям.
Это не было умышленным разделением ролей. Или взаимной галантностью. Отнюдь. Всего лишь простая субординация, основанная на мощности челюстей.
Прадеды умели дожидаться прогрызов шкуры и насыщения особо опасных прогрызателей. Выяснять отношения с мегаланиями и марабу они, разумеется, не решались.
Конечно, первый этап процесса был не быстрым. Да, все могло протухнуть и даже подгнить.
Но такие пустяки, как опарыши, еще не портили людям аппетит.
Homo хорошо знали свое место и благодарно вжирались в любую тухлятину. Дождавшись своей очереди, пускали в ход камни и зубы, постепенно закапываясь в мясо, пробираясь в брюшную полость и подреберные пространства. (Те образовывались за счет
посмертного опадения легких.)
Глава V
ПАДАЛЬЩИК — ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО
Следует помнить, что ранний человек никогда не был охотником.
Что такое «охотник»?
Это, в первую очередь, хищник, имеющий все биологические свойства и приметы хищника (карнивора).
Эволюция четко метит касту головорезов особой конструкцией зубов, когтей, мышц, спецификой зрения, желудка и кишечника.
У человека нет (и никогда не было) ни единой морфологической приметы хищника. Достаточно сказать, что мышечный аппарат тех челюстей, который должен обеспечить укус, захват и разрывание добычи, у человека скромнее даже макакского в 8 раз. (Простое откусывание даже собственного пальца — почти неразрешимая задача для homo).
Убийца? Да.
Истерик? Несомненно.
Но никак не хищник.
Хищником нельзя стать «со временем». И нельзя до него дослужиться, просто наращивая скандальность.
Мерзкий нрав бегемота — не пропуск в хищники. Да, он может при случае прикончить в своей трясине антилопу. Но это не переведет его из отряда свинообразных в другую биологическую касту. Более того, самые агрессивные животные — это как раз не хищники. Злодейский список открывают африканские буйволы, продолжают кабаны, слоны, бегемоты, малайские медведи и носороги, а завершают пчелы.
Как видим, «агрессия» и «хищничество» отнюдь не синонимы.
Откуда взялся миф о homo-«охотнике»?
Поясним.
В XIX веке Чарльз Роберт Дарвин макнул гордый лик человека в его древнее эволюционное дерьмо.
Если бы оно принадлежало эффектному динозавру — люди, поскрипев, смирились бы со своим животным происхождением. Им всегда льстила сопричастность к всевластным мерзавцам прошлого.
Но дерьмо оказалось обезьяньим. Разумеется, такая теория эволюции никому на фиг не была нужна.
Человек обиженно завыл.
5000 лет он морочил себе голову, рисуя свое происхождение от богов и героев, а его реальной бабушкой оказалась обезьяна, грызущая собственную вшу. Более того, бабушка сама служила кормовой базой ленивых хищников.
Конечно, это было больно. Дарвиновская пуля попала в самое яблочко нарциссического мифа о человеке.
Ситуацию надо было хоть как-то спасать. Поэтому культура поднатужилась и пририсовала позорной бабуле каменную «берданку».
Наука робко похихикала в кулачок, но связываться с всевластной культурой побоялась. Так глупейший миф и прижился.
Произошла лукавая подмена.
Систематически убивать других животных homo научился только в самый последний период своего развития, в позднем неолите (это не более 30 тыс. лет назад).
Первичные технологии дали ему эту возможность, но… не сделали карнивором.
Поясним.
Револьвер в лапе не делает мартышку хищницей.
