по дармовым ценам. Кто-то распространял их просто по соседям, а кто-то даже умудрялся сбывать оптом в другие города. В общем, голь на выдумки хитра– главный девиз тех лет, как ни крути. Ну, соответственно, и друг мой не был исключением: тащил с удовольствием продукцию лёгкой промышленности. Не отставал, так сказать, от коллектива. А ещё он, кроме прочего, очень любил животных и постоянно подкармливал одну дворнягу у себя во дворе, которая, в свою очередь, была ему крайне преданна. Встречала его, когда он шёл с работы, и провожала на работу иногда.
– И вот однажды,– видимо, переходя к кульминации повествования, заёрзал на месте рассказчик, – после очередного удачно проведённого «похищения века»мой друг обмывал его со своими товарищами, ну а верный пёс, естественно, крутился где-то рядом. Одним словом, пазл сложился. Приличное подпитие, кураж от сопутствующей удачи и её безнаказанности, помноженные на любовь к своей псине зародили в его мозгу оригинальную и отменную, как ему тогда казалось, идею. Воплотить в жизнь которую он тотчас же решился, подозвав животное к себе. Короче говоря, толи в шутку, толи от сердобольности, так как на дворе был октябрь, он облачил пса в носки, оставшиеся у него в карманах. Ну и, как полагается по законам жанра, напрочь забыл про это на утро, как ни в чём не бывало пойдя на работу. А верный друг его как обычно последовал за ним. Мучавшее похмелье занимало его в тот момент полностью, отчего на собаку, плетущуюся за ним в носках, он никакого внимания не обратил, пока они не приблизились к месту его работы. Поднялся просто истерический гогот при виде этой парочки. Чуть ли не все сотрудники и некоторые случайные прохожие стали невинными свидетелями такого вот паноптикума. Для маленького городка это даже посерьёзней второго пришествия, я вам доложу. Естественно, тут же об этом инциденте узнало всё руководство завода, и в связи с молниеносной и повсеместной оглаской данного факта приняло решение выгнать взашей моего дружочка. Ну и сами понимаете: после такого случая ему просто больше ничего и не оставалось как податься воровать. На работу никуда больше его не приняли бы, в этом городе уж точно. Вот такие пироги. Такая вот ирония судьбы, – подытожил рассказчик, выдерживая преднамеренно театральную паузу, выкладывая её словно вишенку на торт.
А ведь и правда, рассказ оказался на редкость занимательным, вызвав кучу споров среди случайной публики. С таким не стыдно и к Малахову податься. И если бы не наплывающая пелена дремоты, я, пожалуй, тоже пустился в эпицентр этого словесного хоровода, что уже вовсю набирал обороты. Но лишь смог глубоким вздохом резюмировать отчаянное в своей безысходности наше недалёкое прошлое. А довольный своим литературным триумфом автор горделиво восседал на своём месте, жадно впитывая кипевшие вокруг него страсти. «Выжать всё до капли, пока представилась возможность», прочёл я напоследок в его обезумевших от счастья глазах.
Екатеринбург.
Валясь с ног от приятной усталости бушевавшего разноцветными эмоциями дня, от пестроты ощущений и нескончаемого потока прообразов спасался я в чреве очередного железного монстра. Который бесцеремонно подкарауливал своих жертв прямо на центральной площади города, лениво распластавшись во всю свою необъятную длину, и мирно посапывал. Его грубые очертания уже почти полностью поглотила мгла, и только тусклый свет от одинокой, но чрезвычайно изящной лампы, вывешенной над входом в вокзал, не давал ему полностью скрыться во мраке ночи. Ещё раз вытащив свой билет из заднего кармана джинсов, я перепроверил номер моего вагона, хотя точно помнил, что сам же выбирал пятый – моё счастливое число. И пока я плёлся до него, весь в предвкушении скорого приложения уставших чресел на нижнюю боковушечку, краем глаза зацепил истошно фотографирующую всё подряд девушку возле соседнего вагона. Но безучастно проследовал дальше, поглощённый своими мыслями. И только когда уселся на полагаемое место и выпустил, как говорится, вожжи, вновь предстала она перед моим взглядом. Из теперешнего положения действия этой особы стали приобретать выраженно отчаянный характер, нежели просто попытка занять себя чем-то до отправления поезда, как могло показаться беглой мысли. Это, несомненно, завораживало и вызывало неподдельный интерес. Позабыв теперь обо всём, я с упоением первооткрывателя наблюдал за ней из своей импровизированной засады. А она уже тем временем собрала вокруг себя толпу зевак из числа пассажиров и привокзальных рабочих, которых охотно запечатлевала в разных позах и количествах. Чему последние были несказанно рады и с воодушевлением детства бросались на поиски новых форм и комбинаций для фотографий. Постепенно смех и гам заполнили весь перрон, вытеснив своей бесшабашной массой серость ночи, соскользнувшую со своего пьедестала, когда уже, казалось, всё было решено. Я было даже подумал броситься в объятия этого импровизированного праздника, позабыв об усталости и прилегающих к ней метаморфозах. Видимо, имела место ошибка, – размышлял я, – в первых своих умозаключениях насчёт неё. Так задорно и опьяняюще дарит она окружающим свою улыбку и так искренне радуется каждому страждущему, полностью отдаваясь их фотографированию. Да, наверное, я поспешил с выводами. И только было сорвался с места к выходу, как стремительно приближающийся резкий голос проводника отчеканил: «Провожающие вышли? Отправляемся!» А хоровод за окном, чьим участником мне, видимо, не суждено уже было стать, начал судорожно разбегаться по своим местам, оставив девушку с фотоаппаратом совсем одну под лучами той самой чрезвычайно изящной лампы. Бронзовый свет от которой делал её и без того длинные ярко-рыжие волосы просто буквально пылающими огнём. Вот так, совершенно без спроса, стала она героиней моего романа. Так искромётно и неоднозначно ворвавшись в размеренную, отутюженную придорожную прелюдию из чистого золота, смеха, с настежь распахнутой душой и умоляюще большими глазами, что теперь смотрели на меня в непредсказуемом безмолвии полуоткрытого рта. Она наверняка догадалась, поняла мою заворожённость и сопричастность к своему подвешенному положению. А я отвечал ей непроницаемым взглядом стороннего наблюдателя, изо всех сил тщательно стараясь не выказать даже малейшей доли сочувствия или одобрения. Ведь и я, и она точно понимали, что даже этого хватило бы для прекращения мучений бессмертной некогда души. Тем временем поезд тронулся. «Как же это?» – не верил я своим глазам, ведь был абсолютно убеждён, что она тоже пассажир, что нам с ней по пути и есть ещё время и возможность, но она просто стояла и махала мне вслед с неподдельной детской улыбкой всему миру настежь. Невероятно, просто невероятно.
Это потом уже я выяснил у покидающих родные края аборигенов, из какого теста была слеплена эта неизъяснимая картина,
