было бы, курю я или нет, за здоровый образ жизни выступаю или просто западло мне с ними постоять, и всё в таком духе. Ну и как результат – перевод части моего личного имущества в их кооперативную собственность. И так бы и было, если с детства я не усвоил одну простую истину. Проходя мимо своры дворовых собак, нужно смотреть им прямо в глаза с выражением абсолютной уверенности и непоколебимости. Одного этого взгляда всегда более чем достаточно, чтобы утихомирить их, пресекая любые дальнейшие поползновения. Срабатывает на ура. А потому я беспрепятственно проследовал до своего места, мысленно наслаждаясь очередной победой Давида на Голиафами. И все мы счастливо отчалили.
Прошло всего каких-то полчаса, как мы тронулись навстречу восходящему солнцу, когда послышались первые позывные надвигающейся алкогольной лихорадки. Эпицентром которой, естественно, был тот самый бравый квинтет, обосновавшийся в паре купе от меня. Всё происходило по законам жанра, без особых изысков и отклонений от заданной темы. Через какое-то время, набрав критическую массу, лихорадка начала постепенно захватывать прилегающую территорию. Один из её участников, который, судя по всему, был у них запевалой, настойчиво выявлял у окружающих наличие табачной продукции. Запретить ему курить в поезде, а тем более взять с него за это штраф, я так понимаю, никто бы не осмелился. Двое других громко спорили о чём-то. Из обрывков их фраз я понял лишь, что они вахтовые рабочие, едут под Тагил вроде, и что все их сотоварищи либо умерли от передоза, либо находятся на грани этого. Но одна фраза, подслушанная мной, когда я проходил мимо них, обременённый желанием разжиться кипятком, просто повергла меня в шок. А вызванный от её осознания когнитивный диссонанс привёл к немедленному разрыву шаблона в отношении этих субъектов.
–Я сидел на героине, – объяснял один из споривших, – но слез с него, потому что понял, как много людей погибло из-за этой дряни. А из-за христианской веры людей погибло в тысячи раз больше, поэтому её на вкус я даже пробовать никогда не стану, и точка.
Такой вот получился у меня чай с неразберихой, с привкусом глубокого разочарования. Не разочарования в чём-то конкретном, а просто большой глоток горькой правды в той форме, убедительность которой не оставляет и малейшего сомнения. После чего мне сразу же захотелось снова добавлять в чай сахар, очень много, много сахара. Ну а пока я размышлял над обретённым прозрением, чудотворное действие алкоголя довело оппонентов спора до братания и обоюдных признаний в любви. А главного их заводилу, так и не сумевшего вытрясти из «временных сокамерников» признания вины в укрывательстве сигарет, до блаженного сна в позе сидя. Вот тут-то и вышел на арену единственный непьющий этой четвёрки, самый старый на вид из них. Его глаза настойчиво искали оппонента для излития прорывающего наружу монолога, ввиду явного пренебрежения его дружками просьбами выслушать его. Они уже в который раз отмахивались от него как от назойливой мухи, делая его тщетные попытки заполучить их внимание всё более жалкими. Наблюдая из своей засады за этим действом, я вспомнил, как в детстве мы также глумились и подтрунивали над подобными типами в нашей компании. С какой бестактностью и прозорливостью, присущей только лишь детям, надругались мы над их внутренним миром. Эти воспоминания резким толчком породили во мне жгучий порыв сиюминутного искупления вины, отдавшись в руки этого неудачника. Но когда я обратил на него взгляд, чтобы встретиться с ним глазами, то увидел уже захваченного им в плен одного из зазевавшихся пассажиров, сидящих между нами.
– Вот же счастливчик, – с наплывающей улыбкой провозгласил я в сердцах. – Теперь можно будет послушать выплёскивающуюся на него интереснейшую историю, которая непременно будет поведана во всех подробностях этому простаку. А главное, будучи в безопасности от необходимости притворного сопричастности и сопереживания. И вот он начал.
– Есть у меня один друг из числа таких, которым вера не позволяет жить честно. Вскормленный на благодатной почве беспредела девяностых. Но с замашками Робина Гуда, ибо душа русская не позволяет творить бесчинства в угоду лишь одной наживе. Особенно явно его характеризует один случай, произошедший с ним в магазине дорогой одежды, куда он по ошибке забрёл в пору выхода из внеочередного флибустьерского пике. Он, как и любой авторитетный вор, считал категорически неприемлемым жить на широкую ногу с необоснованным излишком. Хотя, по совести сказать, он и к самим ворам так же относился, как к дорогой одежде. Ну так вот, он забрёл, значит, в этот магазин, начал разглядывать здешние прикиды, и тут, на свою беду, продавщица возьми, да и обратись к нему с надменной речью в стиле «Вы, наверное, заблудились, сэр. Мешки для картошки в соседнем магазине». На что тот, совершенно не отреагировав, просто молча вышел. Но, уходя, весьма тщательно оглядел сей магазинчик. Ну а ночью, без раздумий, подломил его и вынес к хренам всё, что было внутри. Просто и незатейливо.
Вот такой человек он был в пору пика своей деятельности. Но самое интересное кроется в другой истории, приведшей его на этот путь. И я вам сейчас её расскажу. Обожаю её! Ну, готовьтесь. Так вот, на дворе те самые девяностые, середина где-то, провинциальный город, в сердцах холод, в умах голод.
Сразу было видно: рассказчик с неподдельным восторгом, даже самозабвенно упивался каждым словом этой истории, хоть рассказывал её, видимо, раз в сотый. И даже его незатейливый ум уже огранил и отполировал её до ослепительного блеска поэзии. Единственное, что омрачало чуткий мой слух – наличие ноток скорби по годам, прожитым впустую. Совершенно явно мне стало, что в жизни рассказчика самое эпохальное событие – вот этот рассказ о жизни своего друга, которую он там упорно выжимал до капли, ради наслаждения его исцеляющим душу нектаром.
– Вам не интересно? – обратился он почему-то именно ко мне, –вы куда-то выпали, такое ощущение.
– Нет, нет, – на автомате выпалил я, не ожидая такого подвоха, – я весь внимание, продолжайте. – И он тут же, не раздумывая, воспользовался моим советом.
– Значит, работал мой друг в ту заветренную пору на одном из многочисленных загнивающих предприятий советской эпохи, производившем уже не по велению партии, а, скорее, по инерции носки и чулки для граждан нашей необъятной страны. Денег за свой официальный труд, естественно, давно уже никто не получал, зарплата вместо этого выдавалась сотрудникам, так сказать, продукцией. А точнее, руководство просто закрывало глаза на бесконтрольное воровство на производстве. Носки выносились ежедневно всеми в неограниченном количестве. Загоняли их тут же, рядом, на местном рынке
