мне индивидуальные уроки, чтобы посмотреть, понравится ли мне.
В хоккее присутствовала грация и плавность, которой мне недоставало в футболе, и это развернулось во мне в тот же момент, когда я зашнуровал коньки и ступил на лёд. Когда я взял в руки клюшку, когда ощутил холодную тишину арены и шайбу перед собой, я как будто наконец-то нашёл свою естественную среду обитания. Я ожил, катаясь на коньках и играя в хоккей. Я до сих пор оживаю во время этого.
Каждый день я щипаю себя, не веря, что это моя работа. Что мне платят за игру, которую я люблю, за то, чтобы я был примером для маленьких детей и вносил вклад в общество. Я также щипаю себя, не веря, что мне удаётся каждый день видеть Фрэнки на работе.
Она была одной из первых людей, кого я встретил после подписания контракта. Когда прошли встречи, касающиеся юридических нюансов, ожиданий, расписания и организационных моментов, на пороге появилась Фрэнки, вышагивающая с тростью дымчатого цвета и кедами в цветах команды. Посмотрев на неё, я почувствовал, как что-то в груди ёкнуло, и весь воздух вылетел из лёгких, будто я грудью врезался в ограждение.
Она села напротив меня, объясняя, что мне нужно для создания присутствия в социальных сетях, что писать в Твиттере, что публиковать в Инстаграме, как включаться в общение, как дополнять то, что она делала во время тренировок и игр.
Мой любимый момент — когда она окинула меня критическим взглядом и сказала:
— Заранее прошу прощения за то, что мне придётся это сказать, но если ты запостишь фотку члена в какой-либо социальной сети или отправишь это любой женщине в личные сообщения, то когда я с тобой закончу, у тебя уже не останется члена для подобных фоток. Намёк ясен?
После этого она вела себя вежливо и исключительно профессионально, будто вовсе не пригрозила кастрировать меня, пусть и по весомой причине. Я помню, как пытался слушать, что она говорит, хотя мне сложно было не пялиться на её губы. Мне до сих пор сложно не пялиться.
Дверь в процедурный кабинет распахивается, и далее раздаётся знакомое:
— Рен Зензеро.
Я поднимаю голову с массажного стола. Понятия не имею, почему Фрэнки так меня называет. Я знаю, что это звучит по-итальянски, и я десятки раз готов был погуглить, но как бы побаиваюсь, что это означает. Я знаю лишь то, что когда она использует это слово, оно скатывается с её языка в такой манере, от которой напрягается всё моё тело, волоски на шее и руках встают дыбом. Это звучит непринуждённо и ласково — ещё одно лишнее подтверждение, что Фрэнки очень даже итальянка, даже если бы имя не выдавало её с потрохами.
Франческа Зеферино. Хотя если назвать её как-либо, помимо Фрэнк или Фрэнки, она будет выкручивать тебе соски, пока ты не разрыдаешься. Её волосы представляют собой полотно шёлка кофейного цвета, спадающее до середины её спины. У неё извечно золотистая кожа, сияющая так, будто она светится изнутри, большие ореховые глаза, густые тёмные ресницы, розовые губы и абсурдно глубокая ямочка на левой щеке.
Фрэнки останавливается сбоку от массажного стола, поднимает свою трость и шлёпает меня по заднице.
— Ой! — ору я.
Джон, один из наших тренеров, привык к авторитарной манере, в которой Фрэнки обращается с игроками. Он поднимает руки и пятится.
— Просто крикни, когда она закончит тебя избивать.
Я таращусь на Фрэнки.
— Это за что, блин?
Она хмурится.
— Твой читательский клуб по Шекспиру массово собирается завтра. Я этого не знала.
Моё сердце ухает в пятки. Это не должно было всплыть. Свирепый румянец заливает меня от горла до щёк. Это один из минусов быть рыжим. Папа и Зигги, как коллеги-рыжие в семье, прекрасно понимают. Ты не можешь скрыть свои эмоции, даже если от этого зависит твоя жизнь — всё видно по твоей коже.
Я нервно сглатываю и медленно сажусь.
— Кто тебе сказал?
— Это неважно, — Фрэнки опирается на свою трость и награждает меня суровым взглядом. — Это едва не упущенная огромная возможность. О чём ты думал, скрывая такое от меня? Ты знаешь, сколько у меня идей? За те пять минут, что я знаю, я уже…
— Фрэнки, — я подаюсь вперёд, опираясь локтями на колени. С её ростом, и потому что она стоит возле стола, мы оказываемся лицом к лицу, и наши носы почти соприкасаются.
Буквально на секунду её глаза встречаются с моими, пятнышки бронзового и изумрудного исчезают, когда её зрачки расширяются. Она моргает, делает шаг назад и прочищает горло.
— Что?
— Фрэнки, эта часть моего мира… это личное.
— Почему? — она склоняет голову набок, будто я искренне сбиваю её с толку. Будто она не понимает несоответствие между тем, кто я — бывший Новичок Года, помощник капитана, Викинг на льду — и той частью меня, что всё ещё увлекается Шекспиром и поэтическими чтениями.
— Я не стыжусь их или своих интересов, но некоторым парням не хочется появляться перед камерой, в центре внимания. Они просто ботаники вроде меня, которым любое нежелательное внимание напоминает о том внимании, которое они получали в прошлом.
Фрэнки делает шаг ближе.
— Зензеро, ты говоришь мне, что в школе ты был ботаником? И у тебя были друзья-зануды?
— Да.
Она одаривает меня редкой улыбкой, и та ямочка проступает. Помоги мне, Боже, только не ямочка, только не сейчас.
— Хочешь сказать… — её глаза всматриваются в мои. — Ты серьёзно? Ты? Тебя дразнили в школе? Ты был…
— Белой вороной. Да. И не все участники моего Шекспировского Клуба выбрались из данной категории. Я не хочу, чтобы им было некомфортно, ладно?
Фрэнки прикрывает рот ладошкой.
— Ладно, — это звучит приглушённо.
— Ты смеёшься надо мной?
Она качает головой.
— Я умираю от задротского очарования, — по крайней мере, мне кажется, что она бормочет именно это.
Не знаю, то ли мне обижаться, то ли веселиться.
— Фрэнки, как давно ты меня знаешь? Разве у меня на лбу не написано «Чудаковатый тип»?
Она хрюкает в ладошку и снова качает головой.
— Вау. Твоя работа требует социальной проницательности, но ты упустила довольно большие признаки.
От этого она перестаёт смеяться. её ладонь опускается.
— Иногда… — она сглатывает и теребит пальцами ожерелье, которое носит почти всегда. Там металлические фигурки и подвески, которые она легко перебирает пальцами, крутит, вертит и вращает. Она часто делает так, будто это её успокаивает. — Иногда я неправильно читаю людей, — тихо говорит она. — Прости. Я не смеялась над тобой. Это был приятный сюрприз. Я думала,
