не указывал. Так же горели щеки, улыбались губы, а малиновые глаза блестели более обычного.
X
На даче в Павловске, куда в первые летние дни переселились господа Прозоровы, уже не было внутренней лестницы, которая вела бы из помещения госпож Ламбер в кабинет Павла Ильича. Обе тетушки помещались в нижнем этаже, там же, где жил и глава семьи, а верхний этаж был всецело предоставлен Катеньке и Сереже.
Катерина Павловна не очень жалела, что они не отлетели этот год за границу, может быть, втайне желая не расставаться с Андреем Семеновичем Зотовым, ушедшим в Красносельский лагерь, может быть, не желая покидать отца, который не хотел уезжать дальше Павловска, а может быть, и вследствие продолжавшейся странной дружбы с тетей Нелли.
Катенька реже, чем в городе, видела своего брата, который постоянно исчезал – то на скачки, то в Красное, то в Крым, то на Волгу. Елена Артуровна охотно уводила племянницу из дому, где оставались вдвоем Павел Ильич и Софи. Возвращаясь из парка в тот час, когда небо снова начинало светлеть после краткой, белой ночи, они всегда находили Прозорова с свояченицей на балконе, мечтающих и молчаливых. Конечно, те просто ожидали возвращения с прогулки наших девиц – больше ничего. А мечтательны и молчаливы были оттого, что кого же не заставит молчать и мечтать северная пронзительная ночь? И не было ничего удивительного, что голоса их звучали слабее, руки при пожатии были мягче, а глаза рассеянны сладкой рассеянностью. Притом обе гуляющие сами были рассеянны и задумчивы, возвращаясь домой.
В это время все в доме Прозоровых начали видеть сны, и, как это ни странно, первою из сновидиц оказалась Катенька. Был бессолнечный теплый лень, тихий дождь сонно стекал с крыши и белых тонких берез, рассаженных перед балконом; Павлу Ильичу нездоровилось, он ушел к себе после завтрака и прилег, тогда как тетя Софи читала около него английского Диккенса. Катенька стояла на верхнем балконе, опершись на перила, ни о чем не думая, слушая, как шелестел мелкий дождь и вздрагивали еще желто-зеленые листья. Сережа был в Красном. Из комнаты послышались легкие хромающие шаги. «Это, наверное, Нелли», – лениво подумала Катенька, но какое-то оцепенение мешало девушке пошевелиться или хотя бы обернуть голову к вошедшей. Легкие шаги приблизились, легкая рука опустилась Катеньке на плечо, и знакомый голос с акцентом будто продышал ей в ухо:
«С листа на листок катимся, отяжеленные любовью. Что капля может знать и может ли подняться кверху? Лист дрожит, стекает светлая капля – и так все ниже».
Екатерина Павловна зажмурилась и слушала, не шевелясь. А голос над ухом все дышал: «Беги, дитя, беги Андрея. Тебя ждут у черных ворот».
«Какой вздор, – подумала Катя. – Какие капли? Какие черные ворота?.. И что ей сделал бедный Андрей Семенович?» Но Катина мысль внезапно пресеклась, так как она отлично поняла, что это голос не тети Нелли, а покойной матери. Екатерина Павловна быстро обернулась, но никого не увидала. Лишь хлопнула балконная дверь, да через стекло мелькнула фигура в сером платье. А снизу Катю звал уже подлинный голос Елены Артуровны:
– Кэтхен, дитя мое, надень калоши, дождь прошел! Пройдем хотя бы до вокзала. Ты, кажется, спишь там у себя наверху? Я зову тебя уже минут пять.
Катенька, спустившись, внимательно посмотрела на темно-зеленое платье госпожи Ламбер, видное из-под серого непромокаемого пальто. Но она ничего не сказала о случившемся, лишь мельком спросила через несколько минут:
– Вы, тетя, сейчас подымались ко мне наверх уже надевши пальто или без него?
– Какая ты сонуля, Кэтхен: да я и не думала к тебе подыматься. Я снизу тебя позвала.
Помолчав, Катя спросила:
– А что папа?
– Павел Ильич очень устал сегодня. Теперь он спит, и Софи легла: она тоже устала. В такие дни всем спится, это от дождя.
Катенька подняла глаза на мокрые деревья и прошептала:
– С листа на листок стекают, отяжеленные любовью. Может ли капля подняться кверху? Нет, все ниже и ниже.
– Что ты шепчешь, Катя?
– Так, вспоминаю… Вы, тетя, очень несправедливы к Андрею Семеновичу. Это мне тем более неприятно, что вы знаете, как сердечно я люблю его.
Елена Артуровна ничего не ответила и молча ковыляла в сером пальто. На вокзале они совершенно неожиданно встретили Сергея Павловича; он поцеловал сестру, слегка покосившись на госпожу Ламбер, и весело заговорил:
– Тебе поклоны, Катя: от Зотова Андрюши, от его товарищей, из города… Ну, а что у нас? Что отец? Я уже, кажется, целую неделю дома не был.
– У нас все спят, – ответила Катя.
– Могу сказать – весело время проводите! Если и ты все будешь спать, Катя, ты не только женихов, а царство небесное проспишь.
– В снах часто бывает откровение, – заметила тетя Нелли.
– Ах, Елена Артуровна, – нетерпеливо воскликнул Сережа, – не ко всем подходит библейская точка зрения. Я ничего не имею против нее, но Катя мне – сестра, и мне жалко, что из веселой девушки она делается какой-то мокрой курицей. Вы посмотрите, на что она стала похожа!
– Господа, да бросьте вы обо мне говорить! Катя похудела, Катя поскучнела, Катя мало ест, Катя много спит… что за наказание! – И Катенька, стараясь улыбнуться, взглянула своими приподнятыми малиновыми глазами в глаза брата, такие же, как у нее, и сказала тихонько: – Поверь мне, Сережа, я все такая же и по-прежнему люблю Андрея Семеновича. Чья это дача?! – воскликнула она вдруг, останавливаясь у чугунной решетки, за которой виднелся узкий цветник и большой дом с плотно занавешенными окнами. Из дома доносились заглушенные звуки рояля, а на черных чугунных воротах были поставлены два дельфина хвостами вверх. – Как странно! Сколько раз мы ходили на станцию, а я не замечала этого дома!
– Это потому, что я повел вас другой дорогой. Возможно, что ты никогда не была здесь, – ответил Сережа.
Катенька все продолжала стоять, смотря на черных дельфинов, от которых на черную же решетку спускались нити вьющегося растения.
– Это дача Вейс, – сказала Елена Артуровна и написала зонтиком по мокрому песку: «Вейс». – Я их хорошо знаю и думаю, что и ты, Катя, скоро узнаешь, – заметила тетя Нелли.
– Но покуда мы их не знаем, идемте домой: что же стоять перед чужим домом? И потом, я с утра ничего не ел, – сказал Сережа, и все двинулись в путь.
Оказалось, что Прозоровы жили сейчас же за поворотом, но, действительно, не ходили до сих пор по той уединенной улице, где находилась дача Вейс.
На балконе уже был накрыт
