двоюродного деда. Не зная, от кого ей ждать внезапной опасности. Но из-за активных плясок родственников, она ни могла никого взять на мушку.
– Остановите эти сатанинские песнопения! – вскричала Пришта, прикрывая уши руками. Я так и не понял, к кому она обращалась.
– Это мои родственники, – попытался объяснить ей я,– значит и фантазия моя… Не убивай их, пожалуйста… Они безобидные… ну кроме дяди Маркуса… От него можно ждать все что угодно…
И словно в подтверждении этих слов ко мне подбежал дядя Маркус и замахнувшись топором, отрубил мне правую руку.
Я закричал от боли, ужаса, шока и всего того, что испытывает человек, когда его родственник рубит ему руку.
– Дядя Маркус, это не смешно! – взмолился я, глядя на его ухахатывающую родню.
Тем временем, офицер подхватил меня под руки и втащил в следующую дверь, где мы оказались в начале этой истории – в моем рабочем кабинете дома Барбары. Увидеть родной и одновременно чужой кабинет… Это бы вызвало во мне душевную боль, если бы, в данный момент, я не испытывал реальную.
Целой и невредимой рукой я прижимал к себе обрубленную.
Офицер успел подобрать отрубленный кусок и бросил мою кисть в чан со льдом, вытащив оттуда бутылку с шампанским.
Пришта лихорадочно перебирала коробки со шкафчиков, что-то ища.
Наконец, она подбежала ко мне, держа в руках аптечку. Жгутом и бинтами она перевязала мне руку, залив рану шипучей жидкостью, попутно впихнув мне в рот какие-то таблетки.
За всем этим лениво наблюдала сама Барбара. Живая и невредимая, она сидела на диване и протягивала пустой бокал офицеру. Он налил ей шампанского.
– Почему мое подсознание отрубило мне руку? – плакал я, не обращая внимание на бывшую девушку. Была она на самом деле живая или плод моего воображения, меня в данный момент, ничуть не интересовало.
– Ты с самого начала не хотел писать эту гребаную книгу! – выругалась Пришта, завязывая на моей культе бантик.
– Ты ошибся праздником, – лениво вмешалась в нашу беседу Барбара, – сейчас не маскарад… Впрочем, мог бы выбрать костюм поинтереснее.
– Барбара… моя рука на самом деле отрублена, – сказал я, почти вопя.
– Да-да, конечно! Еще скажи, что это на самом деле офицер, а не приглашанный стриптизер, – сказала она, томно разглядывая его.
Смех за кадром.
Я оглянулся на источник звука и увидел несколько трибун со зрителями, что смеялись по приказу цветной таблички.
«Мы, что, в гребанном ситкоме?», – подумал я.
– Что за чушь! Не думай, что вернешь меня своими дешевыми выходками, Джони, – продолжала Барбара, – в конце концов, мы в не в гребанном ситкоме, – процитировала она мои мысли.
Зрители снова засмеялись.
– Да заткнитесь вы! – закричал я зрителям, прикрывая уши целой рукой и полурукой. – Что за Джони? Это не мое имя! Не мое… и твое имя – не Барбара!
Ко мне вдруг пришло понимание. Что до всего этого, пока я не начал писать, у меня была какая-то жизнь. Я был кем-то. Я жил с кем-то. И меня звали… Как, черт подери, меня звали?
Я попытался вспомнить свое имя. И не смог… Почему?
– Почему, Пришта?
– Что почему? – спрашивает Пришта, обрабатывая рану офицера.
– Почему я не помню свою жизнь? Почему я не помню свое имя?
Пришта даже не смотрит в мою сторону. Для нее это обыденность.
– Начав книгу, ты стал менять реальность. Себя, окружающих, мира… Твоя настоящая жизнь похоронена под толстым слоем твоих иллюзий…
– Но я же не живу в мире своих фантазий? – жалобно вопрошаю я. – Где тогда красивые женщины, клевые тачки и костюм человека-змеи, брызжущего настоящим ядом?
Пришта не отвечает мне.
– Я тоже не помню, как выгляжу на самом деле, – со вздохом отвечает она.
– Эй, смеши нас! – раздается не известный голос. Мы поворачиваем головы в глубь зала. Там сидят зрители. Они явно чем-то недовольны.
– Идите домой! – кричу я им, – это вам не комедия! Вы разве не видите! – машу я им своей культей.
– Мы пришли посмеяться. Мы хотим смеяться. Мы будем смеяться! – угрожающе говорят зрители и начинают подниматься со своих мест, вытаскивая из-под стульев разные орудия пыток – биты, молотки, палки с острыми гвоздями…
Что-то мне это не нравится. Они окружают нас. Я, офицер и Пришта прибиваемся вплотную к дивану, где также невозмутимо сидит Барбара.
– Стойте, я буду стрелять! – кричит им Пришта, размахивая пистолетов то вправо, то влево.
В поисках помощи я смотрю на Барбару.
– Вина и развлечений, – Барбара поднимает бокал.
– Помоги нам! – прошу я ее и Барбара помогает. Она встает и расталкивая нас, выходит вперед. И зрители бросаются на нее. Они валят ее на пол, пинают, бросают, кусают… Я отворачиваю взгляд от этого ужасного зрелища и вижу, как обои отклеиваются от стен вместе с плинтусами, сворачиваясь в трубки, оголяя чистый космос. Вместе с повторно убитой Барбарой, диваном и сумасшедшими зрителями на заднем фоне – все они, как картонка, сворачиваются рулоном бумаги.
И мы: я, офицер, Пришта – все мы парим в космосе.
– Тебе не спрятаться… ты мой! – на черно-звездном фоне возникают два глаза и рот.
Небольшой астероид с бешеной скоростью несется прямо на нас, врезается в офицера и уносит его в бесконечное пространство вселенной.
Из ниоткуда возникает гигантская рука и хватает меня за шкирку.
– Какой же ты червяк…, – говорят космические губы, злобно смеясь.
– Ауч! – возглас боли прерывает смех. Это Пришта выстрелила из своего пистолета по гигансткой руке, оставив на ней легкую царапину. Но этого достаточно, чтобы выпустить меня.
Пришта подплывает ко мне. Она что-то говорит, но я не умею читать по губам. Или умею?
«Спасибо?», за что спасибо… ааааа, «спаси нас»!
Мимо проплывает гигантская белоснежная скатерть, я хватаю ее и накрываю нас с Приштой.
– Тебе не скрыться от меня… Где бы ты ни был, я уже в твоей голове. Я вокруг тебя, я в тебе…
«Эй, это вообще это звучит омерзительно…», – думаю я и понимаю, что его голос остался где-то далеко.
Мы стоим с Приштой в каком-то странном пространстве: четыре деревянных столба держат деревянную четырехугольную крышу. И все это накрыто белой скатертью.
– Что за странный шатер? – спрашивает Пришта, оглядываясь.
Раздается мерзкий смех.
Пришта хватается за пистолет, но я поднимаю руку вверх в знак спокойствия. Я узнал этот мерзкий смех – так смеется моя тетя Брамс.
В совокупности старых песен женского ансамбля «Не подпевайка», раздающимися из-под шатра и гигантскими ногами, шатающимися туда-сюда, я понимаю, что это вовсе не шатер.
– Мы под столом, – говорю я.
Пришта смотрит на меня как на
