образом, волхвы перенимают функцию, которую в более древнем христианском искусстве несла в себе фигура Валаама, указывающего на звезду: «Восходит звезда от Иакова» (Числа 24: 17)[62]. Рельефы на колонне собора Сан-Марко не только изображают одного из волхвов сидящим и двух других стоящими, как позднее у Джорджоне; один из этих волхвов держит в руках астрологический инструмент, другой – бумажный свиток, как и на картине Джорджоне. Возможно, вовсе не случайно самая близкая иконографическая параллель первой редакции «Трех философов» находится именно в главном соборе Венеции.
5. В рассмотренных выше примерах волхвы, пристально вглядывающиеся в звезду и сопоставляющие ее появление с пророчеством Валаама и со своими астрологическими познаниями, всегда являются частью более или менее широкого сюжетного цикла, где изображение волхвов предстает как момент жизни Иисуса, а сама последовательность сцен не оставляет сомнений в его прочтении. На картине Джорджоне, напротив, показан лишь сам момент появления звезды, который предстает не одним из эпизодов, но центром рассказа. Хотя художник изображает лишь пусть и значимый, но начальный эпизод historia trium regum (истории трех царей), он не стремится скрыть продолжение этой истории: благородные и сосредоточенные волхвы, внимательно изучающие пророчество и обдумывающие его значение, похоже, осознают (пусть их позы и лица выражают больше удивление, нежели радость), что Иисус родился. Как первые строки песни Данте способны передать читателю ощущение всей поэмы, так и история рождения Мессии вся сосредоточена в одном моменте вне времени, так как появление звезды – это также богоявление, откровение о божественной сущности новорожденного Младенца.
Перед тремя астрологами отдаленно угадываются очертания пещеры, которую освещает звезда. Это пещера, где хранятся сокровища Адама: она есть последнее место действия в истории первородного греха и первое место встречи Иисуса с людьми. Спрятав в пещере свои сокровища, предназначенные для Спасителя, Адам знал, что его вина будет искуплена. Таким образом, весь сюжет тысячелетней истории концентрируется в одной точке. Грех и спасение сразу следуют друг за другом, представая почти что событиями индивидуальной биографии: вся судьба человека растворяется во вневременном измерении, которое мыслится как время Бога.
Как следствие, Христос – это novus Adam, поэтому в сценах распятия обычно у подножия креста изображают череп Адама, которому обязана своим названием Голгофа («место черепа», согласно Евангелиям): место смерти Христа – это и место захоронения Адама. Страсти Христовы завершают и венчают историю, начавшуюся с человеческого согрешения. В основе легенды об обретении Честного Креста Господня, которую увековечил Пьеро делла Франческа, лежит схожая идея: Древо познания добра и зла, посаженное в Эдемском саду, после различных событий становится lignum crucis, животворящим крестом, найденным святой царицей Еленой и переданным людям для почитания. Как следствие, в серии историй из жизни Христа на вратах, созданных Бонанно Пизано для Пизанского кафедрального собора, рельеф со сценой богоявления – внизу, под изображением холма волхвов, – вызывает в памяти историю первородного греха, хотя какая-либо повествовательная связь с остальными декоративными элементами отсутствует[63] (ил. 17).
Таким образом, Джорджоне изображает волхвов, соединяя воедино два наивысших момента истории Спасения: смоковница над пещерой отсылает к дереву греха, источник – к милости, обретенной через крещение, а плющ – к вечному искуплению. Однако этот момент, показанный отдельно от остальной истории, обретает иное значение. В Евангелиях в хронологическом порядке рассказано о божественном происхождении Христа (генеалогия, благовещение) и его рождении. Только затем Матфей описывает богоявление и прибытие волхвов, завершая повествование, которое уже является священной историей. На картине Джорджоне изображен только вневременной и бесконечно насыщенный момент появления звезды: момент (откровение или открытие?), когда люди понимают, что мир снова озарен Божьим присутствием.
В средневековой иконографической традиции звезда является волхвам, силой своего света почти вынуждая их следовать за собой: иногда их ведет ангел, или божественный голос, или само изображение маленького Иисуса в звезде[64]. На картине Джорджоне скорее сами волхвы ищут Звезду, напряженно вглядываясь в темноту пещеры. Они сразу же понимают ее значение, но не потому, что с небес осторожно спускается ангел или звучит голос Бога, а благодаря научным книгам, угломерам и циркулям, как астрологи. И о божественности Того, кто только что родился, заявляет не его генеалогия или благая весть. Сами люди открывают для себя божественность благодаря своей науке. Появление звезды знаменует начало новой эры, приход Иисуса в этот мир, но это знание является всем людям в труде ученых. Показывая эту сцену отдельно от всей истории волхвов, Джорджоне представляет человека, исследующего мир с помощью собственных инструментов и открывающего для себя Божественное присутствие: священная история переходит во временнóе и земное измерение.
6. Уже Отцы Церкви вели споры о звезде волхвов, поскольку признание или отрицание того факта, что эти «философы у халдеев» (philosophi Chaldaeorum – как писал святой Иероним в комментарии на книгу пророка Даниила, 2: 5), наблюдая за небом, сделали вывод о рождении Спасителя, соответствовало определенной позиции в отношении природы астрологии[65]. Спор о звезде разгорелся с новой силой в связи с полемикой об астрологии в XV веке: две противоположные позиции хорошо представлены в рассуждениях Марсилио Фичино и Джованни Пико делла Мирандола. Фичино в «Проповеди о звезде Волхвов» («Praedicatio de stella Magorum»), произнесенной в одной из церквей Флоренции в канун Рождества 1487 года, подробно рассматривает пророчество волхвов с точки зрения астрологии своего времени[66]. В своем переводе трактата Ямвлиха «О мистериях египтян, халдеев, ассирийцев» («De mysteriis Aegyptiorum, Chaldaerum, Assyriorum»), который был сделан им в эти годы, а затем напечатан в Венеции в 1503 году, он даже утверждал, что «самую достоверную истину в отношении звезд возможно получить с помощью божественного предсказания»: «haberi posse per divinum vaticinium veritatem certissimam circa stellas» (P. 73). Пико в своих «Рассуждениях против гадательной астрологии» («Disputationes adversus astrologiam divinatricem», 1493–1494) отказывался осмыслять роль волхвов в русле астрологии, поскольку эта звезда, не perpetua e naturalis (вечная и природная), а facticia et artificalis (неестественная и искусственная), была создана Богом только для того, чтобы объявить о рождении Иисуса. Для понимания ее значения не требовалось никакой науки, особенно астрологии. Таким образом, волхвы вовсе не были прорицателями, к ним просто пришло откровение, милость[67]; точно так же во сне им пришло предупреждение не возвращаться к Ироду (Мф 2: 12).
Однако разногласия между Пико и сторонниками астрологии в некотором смысле затмевают суть общей тенденции. Лишь значительно позже четко определится противопоставление астрологии и астрономии, которое сегодня для нас очевидно. В те времена наблюдение за небесными явлениями рассматривалось как важная составляющая познания природы. В этом случае оно могло занимать место только внутри астрологической «науки»; и именно внутри астрологии будет постепенно развиваться астрономия в «современном» понимании этого слова. Необходимость астрологии также оправдывалась важным вопросом о влиянии звезд на судьбу человека. В конечном счете астрология основывала осмысление природы на принципе причинных связей.
Мы можем яснее проследить этот феномен не в выстраданной и достаточно противоречивой концепции Марсилио Фичино, а в трудах Пьетро Помпонацци, в частности, в его трактате «О чародействе» («De incantationibus», 1520). Странные и невероятные события, которые кажутся следствиями магических практик или демонических воздействий, вмешивающихся в природные законы, напротив, должны быть рассмотрены как часть этих законов. Такие события могут быть объяснены влиянием звезд, действующих в силу необходимости, являясь, таким образом, вторичными причинами, через которые проявляется божественная воля. Как следствие, изучение астрологии, позволяющее рассматривать необычные события в границах естественной необходимости, противостоит любому верованию в мир магии и чудес. Предлагая пусть еще и несовершенную модель, объясняющую явления через причинные связи, астрология предстает способом научного познания природы. Более полная и развитая астрологическая наука сможет объяснить все «чудесные» явления[68].
Однако между этой позицией и категорическим отрицанием Пико, который отказывает небу в каком бы то ни было «влиянии», но видит в нем лишь естественные причины, воспринимаемые органами чувств, есть нечто общее: и в том и в другом случае основой познания является последовательность
