Вторая женитьба Юрия Долгорукого, несомненно, имела политическую подоплеку. Генеалогическое обоснование этого брака, вероятно, также нашлось: если новобрачная не принадлежала к правящему роду (а клан Комнинов был весьма обширен), то таковой ее могли объявить: в истории международных связей Византийской империи подобные случаи известны[59]. Так или иначе, ромейская родня суздальского князя была наверняка влиятельна.
„В 1150 г., в пору первого, довольно недолгого пребывания у власти в Киеве, Юрий Долгорукий сблизился с галицким князем Владимирком Володаревичем, отдав свою дочь Ольгу за его сына Ярослава. Общий враг породнившихся властителей, Изяслав Мстиславич, небезуспешный соперник Юрия в борьбе за киевский стол, выступал в альянсе с венграми и поляками; Владимирко был свояком и союзником византийского императора Мануила I Комнина, который вел затяжную войну с королем Венгрии Гезой. Отныне Юрия и Мануила связывали не просто взаимные симпатии близких по духу и не чуждых по происхождению людей, но общие интересы. Воюя с венгерскими пособниками Изяслава, Юрий Владимирович тем самым помог Византии. А имперские власти, светские и духовные, поддержали своего соратника при его повторном восхождении на киевский трон. В древности и Средневековье союзнические отношения государей нередко скреплялись династическими браками, и примеры таковых мы только что видели. Может быть, на этой благодатной почве зародилась легенда о царском происхождении второй жены Юрия? Уж коли соратники, значит свояки.
Из добрых побуждений
Царьградские связи Мономашичей – сами по себе несильный довод в пользу версии о византийских корнях второй жены Юрия Долгорукого. Что еще могло бы свидетельствовать об этом? Прежде всего – выбор страны, куда отправилась вдова Юрия, покинув Суздаль по воле пасынка. Тут Карамзин, безусловно, прав. Со времен печальницы Рогнеды, которую киевский князь Владимир Святославич отослал с их малолетним сыном в родную ей Полоцкую землю, так повелось на Руси, что изгнанные жены и вдовы князей возвращались в отчие пределы, увозя несовершеннолетних чад своих. Будь вдова Юрия Долгорукого русская родом, или половчанка, или булгарка, зачем бы она поехала на чужбину, в Царьград? Не зная греческого языка, византийской культуры, не имея родственников-ромеев. Логично предположить, что отправилась она с сыновьями на родину.
Противники этой гипотезы полагают, что Византия была выбрана из сугубо практических соображений: ставшие «лишними» на родной земле, русские витязи рассчитывали снискать славу в чужой, но единоверной стране, под началом ее воинственного властителя – православного монарха с повадками рыцаря. Византийские императоры издавна ценили русских ратников – со времен Олега Вещего их охотно брали на службу[60]. Эмиграцию единокровных братьев Андрея, их дружинников, сохранивших верность князьям, и (возможно) бояр их отца некоторые исследователи рассматривают как «элемент альянса, выстроенного Мануилом I против Венгрии»[61]. Участником этого союза, о чем уже говорилось выше, был Юрий Долгорукий[62], его кончина пробила в строе соратников заметную брешь.
Византия к 1180 г., после завоеваний Мануила I Комнина
Андрей Юрьевич уважал союзнические обязательства отца, но вряд ли был заинтересован в том, чтобы поставлять Византии воинов для покорения Венгрии. Есть свидетельства, что «Мануил… мечтавший о восстановлении могущества Римской империи, вынашивал и планы более непосредственной связи Руси с Ромейской империей: предполагая подчинить своей власти Венгрию, Мануил рассчитывал, что это сольет Русь с территорией его державы»[63]. У владимиро-суздальского князя были свои намерения относительно южнорусских земель, и столь тесного сближения с Византией Андрей не желал, напротив, он стремился ограничить ее вмешательство в русские дела. Сохраняя добрые отношения с Империей, он видел их развитие не в послушании младшего старшему, а в уважительном диалоге суверенных государств. В ряде источников прямо декларируется равенство суздальского «самовластца» с византийским императором. Так, созданное при участии князя «Сказание о победе 1164 года над волжскими болгарами и празднике Спаса» открывается знаменательным посвящением: «Благочестивому и верному царю нашему князю Андрею оуставившоу сие праздновати со царем Маноуилом…»[64]. В рассказе о тех же событиях Никоновская летопись, выдавая желаемое за действительное, характеризует отношения Андрея Боголюбского и Мануила Комнина следующими словами: «Симъ убо самодръжцемь обѣма межи собою въ любви мнозѣ живущемъ»[65].
Высылку знатной ромейки с детьми официальный Константинополь мог расценить как недружественный акт. Вряд ли такое развитие событий устраивало Андрея. Трудно сказать, чем формально князь мотивировал необходимость отъезда неугодных родственников, но легко представить, что о приезде их в Византию (а возможно, и об условиях пребывания там) он заранее договорился с имперскими властями. Только вот интересы «альянса» тут не причем: каждая из сторон решала не общие, а сугубо свои задачи. Князь бескровно избавлялся от возможных соперников. Император бесхлопотно получал храбрых и опытных воинов.
Как назывались четыре города, которые Мануил дал в управление Васильку Юрьевичу, мы не знаем. Но известно, что стояли они на Дунае или в непосредственной близости от него. А по Дунаю, на значительном протяжении его течения, проходила граница Империи с Венгрией. То есть речь, возможно, идет о четырех порубежных крепостях в регионе, охваченном войной. И поскольку эта область три года спустя «была отдана» некоему «династу» Владиславу, тоже русскому родом, а имя Василька Юрьевича больше не упоминается в летописях Руси и хрониках Византии, постольку мы вправе предположить: старший брат Всеволода пал в боях за расширение имперских пределов. (Война Византии с Венгрией за земли в Хорватии и Далмации длилась несколько лет; по мирному договору 1167 г. спорные территории отошли к Империи.)
